Драконы здесь больше не живут

Не случайно параллели “Трилогии драконов” мерещатся прежде всего в кино: по сходным принципам скроены великие экранные саги прошедшего столетия, и их отсветы ложатся на спектакль Робера Лепажа.

Кажется, стоит сгустить небольшим усилием воображения воздух над сценой – и в полумраке квебекского подвала, где старый китаец учит англичанина курить опиум, призрачно повиснет чеширская улыбка Роберта Де Ниро из “Однажды в Америке”.

Верится, что, если еще чуть-чуть раскачать маховик сюжета, развернется едва ли не “ХХ век” Бернардо Бертолуччи.

Личные истории, начинавшиеся на улицах и терпеливо вплетавшиеся в Историю с большой буквы, перестали рассказывать в 1990-х: мир стал слишком дробным, фрагментарным, мозаика распалась, превратившись в калейдоскоп. Лепаж успел рассказать одну из последних длинных историй столетия.

В фильмах Бертолуччи и Серджио Леоне были пары друзей, взрослевших вместе с веком. У Лепажа – две девочки-подружки у дверей китайской прачечной. Взамен Европы и США – обочина западного мира: Канада, Квебек, личное (для режиссера) место встречи Запада и Востока.

Укромное пространство – двадцать шагов в длину, пять в ширину (зрители рассажены с двух сторон) – протянуто между одиноким фонарем и сторожевой будкой: “раньше здесь был китайский квартал, теперь автостоянка”. Сколько всего, однако, умещается на этом засыпанном гравием клочке. “Мир тесен”, – повторяют герои то по-английски, то по-французски.

Куда уж теснее: фонарь и будка обыграны вдоль и поперек, предельно функциональны, Лепаж в один момент делает их знаками какой угодно культуры, опорными точками десятка сценических метафор – экономных, как иммигранты-буржуа, только-только сколотившие первоначальный капитал, и долгоиграющих, как семейные саги. В начале спектакля подружки строят улицу из обувных коробок, в середине кто-то говорит, что две главные в жизни вещи – обувь и постель: вылезая из ботинок, забираешься под одеяло. Лепаж так и делит свой ХХ век – между постелью и обувью: его персонажи хотят продолжить род и оставить след.

Тщетно и то и другое. Самая сильная сцена – на исходе второго часа. Один из героев пытается расставить обувь на площадке попарно, придать жизни порядок и смысл. Остальные – остервенело ли, равнодушно – пинают и топчут результат его хлопот.

Это мы вместе с Лепажем перебрались из 30-х в 40-е, но кажется, что дело не только в войне: метафора шире. Или нет? После антракта идет рассказ о Хиросиме: интересно, выглядел ли он 20 лет назад таким же общим местом, как сейчас?

Но даже там, где из сюжетного каркаса вылезает стерильная вата банальностей, Робер Лепаж остается мастером формы. “Трилогия драконов” – самый кинематографичный из тех его спектаклей, что приехали в Москву. Здесь можно найти несколько видов монтажа, работу с крупным планом, ускоренную перемотку действия и массу других приемов, пришедших на театральную сцену с экрана. Робер Лепаж пользуется ими постоянно и на редкость деликатно, никогда не превращая в показной спецэффект; потому так устойчиво ощущение, что смотришь не спектакль, а кино. Логичная мимикрия: истории ХХ века сподручнее рассказывать на этом языке.

Логично и то, что у спектакля Лепажа три финала, по числу драконов.

Красный: самосожжение англичанина-наркомана.

Благостный зеленый: Восток и Запад сливаются, как инь и ян, в галерее канадского художника, сына одной из тех девочек, что играла у дверей китайской прачечной. Японка, чья мать погибла в Хиросиме, приносит ему свои рисунки – разумеется, драконов: они становятся частью инсталляции, изображающей звездное небо. Досадовать на эту романтичность вряд ли стоит – она тоже характерна для 80-х: вспомним еще один фильм – “Небо над Берлином” Вима Вендерса.

Белый: сюжет закольцован – последняя сцена спектакля повторяет первую. В китайской игре ма-джонг на кости с названием “белый дракон” нарисована пустая рамка.