Пробежали – спели
Завтра в парке “Коломенское” группа “Мумий тролль” даст первый концерт с песнями из нового альбома “Амба”. Лидер группы Илья Лагутенко ответил на простые вопросы “Ведомостей”.
– Когда вы писали новые песни?
– Они написаны за последние полтора года, начал их сочинять после выпуска “Слияния и поглощения” (предыдущий альбом группы. – “Ведомости”). При записи “Амбы” мы впервые ни разу не обращались ни к каким архивным записям. Наоборот, много нового материала не вошло в новый альбом. Хотелось, чтобы был какой-то классический минимум песен – 10. Мы записывали пластинку в собственной студии, расположенной в подвале нашего дома в Подмосковье, в Лос-Анджелесе, где снимали видеоклип, а потом решили остаться и поработать в студии и заодно поездить с концертами по Западному побережью. А еще мы немного поработали над альбомом в Южно-Африканской Республике, пытались записать песни с местными музыкантами. Но там студия расположена посреди виноградника, поэтому в альбом вошла единственная африканская запись девушки из Мозамбика, которая в песне “Как будто” вздыхает.
– И других новаций нет?
– Во-первых, это самая живая студийная пластинка. Впервые мы придумали альбом без всяких фишек и концепций, которые разрабатываются в музыкальных студиях. То есть раньше мною сочиненные песни приносились в студию, многие над ними думали, работали, разрабатывали план того, как все это мы будем представлять на сцене, и т. д. Здесь все песни записаны в своем максимально естественном виде; написал песню и сразу отправился в концертный зал ее исполнять при минимуме возможностей – две гитары и барабаны. То есть очень свободная пластинка. Мы хотели сделать на этот раз все просто, сохранив энергию спонтанного выступления. С какой-то стороны это, не современный подход, но в 2007 г. нам захотелось намеренно отказаться от технических средств и проверить, что же можем мы, живые люди, у которых есть 10 пальцев и нет 15 человек за сценой, которые нам чего-то подкручивают на пульте и заполняют паузы.
– Вы устали от экспериментов?
– Наверное. Если 10 лет назад гораздо важнее для нас была какая-то мифологизация образа, то сейчас, мне кажется, гораздо честнее по отношению к себе быть исключительно самим собой – автором, исполнителем. Ведь у нас были и альбомы, перегруженные электроникой, и сложно постановочные по технологии песни были, как, например, в альбоме “Точно ртуть алоэ”, где мы играли глэм-рок. Но я не отказываюсь от этого опыта, тогда нам хотелось делать это. Это обычный путь развития, к чему-то приходишь, от чего-то отказываешься.
– Вы не ставите перед собой сверхзадач?
– Революционером никогда себя не ощущал. Я просто фиксирую события вокруг себя. Это можно сравнить с пробежкой: вот мы пробегаем большой красивый город – у нас альбом о большом красивом городе, мы пробегаем красивые глянцевые витрины – сочиняем о них, мы пробегаем зашарпанную страну со знаками вопроса – у нас получаются знаки вопроса. В этом, наверное, и есть секрет. Как только ты задумываешься, что тебе надо что-то поменять, сделать, то это превращается в целенаправленное творчество. Но эта целенаправленность может быть хороша для ремонта квартиры, когда ты действуешь согласно плану, но все это далеко от природы создания песен. Я абсолютно не задумываюсь о том, что происходит на музыкальном рынке, что покупают – не покупают. Я сторонюсь этой общей струи. У нас так получилось, что самые стихийные, неоднозначные альбомы были самыми коммерчески успешными. Это прямое доказательство моих убеждений.
– У вас не бывает депрессий? Или просто маскируетесь хорошо?
– Я не понимаю смысла этих слов – кризис, депрессия. С детства меня бабушка с дедушкой учили: “Илюша, тебе не может быть скучно, потому что скучно может быть только лентяям и тунеядцам”. Соответственно, это впадение в депрессию – чувство, что тебя забыли, не любят и ничего не происходит, – мне в какой-то мере чуждо. Я знаю, что занять себя, свой мозг и руки всегда чем-то можно.
– Какую эмоцию вы цените в искусстве?
– Мне, наверное, близок полет, полет над происходящими вещами. Или такая позиция человека-невидимки, шапки-невидимки. Ты ее надел, и ты все видишь: ты можешь сидеть с кем-нибудь горевать и петь грустные песни, можешь с кем-нибудь радоваться и отдаваться этому чувству. Когда надоест, можешь снять эту шапку и стать реальным персонажем. То есть ощущение из волшебной фантастической жизни, которая, с одной стороны, не настоящая, но благодаря тому, что ты с этим начинаешь играть, делать, творить, она превращается в осязаемые вещи. Если говорить про кино, то самый хороший пример для меня – это Дэвид Линч. В нем есть это присутствие полета, многомерности и многогранности, но – что еще ценно для меня – все это соединено с предельной четкостью формы, внятностью и прямолинейностью.
– Для вас важнее звук или смысл?
– Для меня важно все, наверное. Фонетика для меня, безусловна, важна. Большинство, когда слушают китайские песни, не понимают, о чем они, но песни же эти могут нравиться. Но при этом, если туда поставить другие слова, песня может и разонравиться. То есть когда и звук и слова на своем месте, оно все работает. Это самое важное первоначальное восприятие, такая звуковая правда, которую мы считываем или нет. А потом уже начинаем разбирать смыслы, анализировать. И этот рациональный подход тоже очень существенен. Я, кстати, ни разу не представил своим коллегам по группе песню, в которой я не мог бы объяснить какую-то строчку. Я лично понимаю все от начала до конца, и я не передвину ни одной буквы, для меня там есть содержание, смысл, работающий на разных уровнях восприятия. У нас было несколько попыток перевода песен на английский и китайский языки, а поскольку они не являются моими родными, я советовался с профессиональными носителями языка – филологами, писателями. И они сказали, что, если хочешь делать полноценную версию песни на чужом языке, которая будет восприниматься с такими же эмоциями, тебе нужно четко суметь объяснить самому себе и переводчику весь внутренний потаенный смысл, все обобщить. И я готов это сделать.