Листопад
Прошлым летом режиссер Клаус Гут невзначай составил конкуренцию сам себе: в день премьеры “Свадьбы Фигаро” на Зальцбургском фестивале его же “Летучий голландец” открывал Вагнеровский фестиваль в Байройте. Но “Фигаро”, безусловно, оттянул на себя внимание прессы и оперной публики. В прошлом году состав на “Фигаро” подобрался абсолютно звездный: Анна Нетребко блистала в партии Сюзанны, ее Фигаро был Ильдебрандо д’Арканжело, после многолетнего перерыва в Зальцбург вернулась Доротея Рёшманн (когда-то она пела Сюзанну, а в спектакле Гута вышла в относительно “возрастной” партии графини), а за дирижерским пультом появился Николаус Арнонкур, который в пору интендантства Жерара Мортье принципиально в Зальцбург не приезжал. Произошло в некотором смысле возвращение к истокам.
Разумеется, спектакль Гута должен быть выдержать сравнение с предыдущей сценической версией “Свадьбы Фигаро”, сделанной Кристофом Марталером и Анной Фиброк в 2001 г. Две режиссерские интерпретации “Фигаро” – Марталера и Гута – обозначили явную смену эстетических вех по отношению к Моцарту в Зальцбурге. Два спектакля представляют диаметрально противоположные картины мира – и несхожесть их обозначает некий вектор движения.
В “Фигаро” Марталера царила веселая буффонность, радостная суматоха разворачивалась в салоне подвенечных платьев – меланхоличный бродяжка-музыкант вносил, конечно, остраняющую нотку в самую сердцевину свадебного переполоха, но его тень не застилала царства яркого света.
Спектакль Гута впервые выворачивает сам жанр оперы-буфф наизнанку: это уже не комедия переодеваний, но грустная история утраченной любви и отвергаемого желания; пессимистические и довольно безысходные размышления о силе и бессилии Эроса, о неодолимом влечении, подавленном социальным долженствованием. В своем “Фигаро” Гут создал романтическую поэму об осенних отцветающих чувствах и опустошении, которое неизбежно настигает каждую пару. И то, что режиссер интуитивно услышал и вытащил на сцену завуалированную, но имеющуюся в музыке Моцарта трагедийную подоплеку, безусловно, свидетельствует о его тонком и точном чутье.
Музыка Моцарта, в сущности, вся – о тщете и хрупкости бытия, о печальном уделе человека. Когда несчастная графиня, кутаясь в подбитое мехом пальто, стоит у стены в пустой комнате, усыпанной ворохом осенних листьев, и борется с подступившим отчаянием, а в конце концов, изнемогая, падает на колени перед Сюзанной – это уже не веселая буффонная игра. Тут не до смеху: тут истинное страдание увядающей женщины, у которой впереди лишь безлюбая старость. И тень мертвой птицы на стене простирает над нею крыла.
В прошлом году внимание публики было приковано, конечно же, к бойкой и очаровательной Сюзанне – Анне Нетребко – superstar. Потому трогательная, умная и пронзительная работа Доротеи Рёшманн, проживающей роль с благородством, внутренним огнем и сдержанным достоинством истинной графини, не то чтобы потерялась, но отошла на второй план, затмеваемая гламурным блеском раскрученной сверхновой звезды. В этом году, когда Нетребко сменила Диана Дамрау – еще одна замечательная певица моцартовского репертуара, – Рёшманн, безусловно, стала царицей бала. Два мягких, чрезвычайно окультуренных сопрано: у Дамрау – легкое, с речевой, полной пленительных придыханий интонацией, Рёшманн – полногласное, грудное, зрелое, с богатыми, обволакивающими обертонами. Ансамбли у этой пары получались замечательно; вообще, певческий состав в этом году приближался к идеальному. Канадский баритон Джеральд Финли, поющий графа Альмавиву, оказался гораздо эмоциональней, артистичней и гибче датского певца Бо Сковхуса. Хорош был и Керубино – Мартина Янкова (в прошлом году – Кристин Шёфер). Задыхающаяся, торопливая интонация в ариозо – дыхание прерывистое, словно легкие зачерпывают воздух и не выдыхают его, – очень выразительно передавала волнение юнца, не могущего справиться с накатившим томлением.
Главным героем спектакля стал молодой Лука Пизарони – Фигаро. Образ рассеянного растрепы-очкарика, живого и деятельного, – эдакий студент-интеллектуал – у Пизарони вышел чрезвычайно органичным. Главное же достоинство, конечно, уникальный по свойствам баритон. Как только Пизарони раскрыл рот и издал первый звук – зал обомлел и замер в восхищении. И далее ловил каждую ноту, не переставая удивляться красоте тембра, психологической верности интонации и необычайно концентрированному, далеко летящему звуку. Лука Пизарони – новейшее приобретение Зальцбурга; он дебютировал здесь в 2002 г. в маленькой партии Мазетто в “Дон Жуане”, спел Публио в “Милосердии Тита” – и начал триумфальное шествие по лучшим оперным сценам мира.
Смена произошла и за дирижерским пультом: вместо мэтра Арнонкура перед Венскими филармониками встал 32-летний Даниэль Хардинг, дирижер из последнего зальцбургского набора, очень успешный, с блестящими перспективами. Он вел спектакль стремительно, но без спешки: с изяществом “ловил” певцов в минуты чувственно-волюнтаристских раздуваний звука и замедлений фразы; четко и аккуратно подавал оркестру вступления. Сочетание огромной нервной энергии в пальцах и математически точного расчета в голове дали поразительные результаты: стройность и ясность – главные характеристики игры оркестра, управляемого Хардингом.
В целом поворот от классичного, жизнелюбивого, солнечного Моцарта к Моцарту романтичному, осеннему, от затейливых постмодернистских кунштюков к проживанию на сцене глубоких, подлинных чувств – это и есть то, что подразумевал Юрген Флимм, интендант фестиваля, обозначая нынешнюю тему как “Темная сторона разума”. Тоска по подлинности, голод чувств, невозможность любви в странно отчужденном мире – вот что актуально сегодня, что занимает умы. И Зальцбург дает свой ответ на эти невысказанные, но мучительные вопросы.