Олег Вьюгин, председатель совета директоров МДМ-банка
У Олега Вьюгина уникальная карьера. С поста первого замминистра финансов он в 1999 г. перешел в “Тройку Диалог”, потом вернулся на госслужбу, а через пять лет после этого опять пожертвовал должностью руководителя ФСФР ради работы в другой частной структуре – МДМ-банке. О причинах своего ухода из ФСФР в МДМ-банк, о том, что он сделал, будучи чиновником, и что планирует сделать в качестве банкира, Вьюгин рассказал “Ведомостям” в своем первом интервью после назначения председателем совета директоров МДМ-банка.
– Почему вы ушли из ФСФР?
– Я с самого начала думал о трехлетнем горизонте [работы в ФСФР]. Хотя в какой-то момент предполагал, что если удастся существенно изменить институциональную структуру регулирования, то останусь с этой новой организацией на неопределенный срок. Потом выяснилось, что рынок пока к таким изменениям не готов и эта идея не воспринимается даже передовыми людьми в правительстве.
– Когда вас стали искушать предложениями вернуться в частный бизнес? Как они поступали?
– Два года никаких предложений не получал, а потом стал получать. Приходят коллеги поговорить, а потом так аккуратно выясняют, нет ли интереса к перемене места работы, к чему-то другому. Если есть – а не интересно ли вот это?
– На какие позиции звали?
– Если инвестбанк, то, как правило, на руководящую позицию с упором на взаимодействие с российскими клиентами, по их привлечению к сделкам. В инвестбанке главное – люди, которые умеют собрать клиентов, и, конечно, профессионалы, которые делают продукты. Если говорить о коммерческом банке – это и люди, и продукты, но еще и процессы [управления], без правильного построения которых успешного банка не создать.
– От коммерческих банков было много предложений?
– Только от одного. В основном были предложения от инвестиционных банков.
– Почему не приняли предложение от инвестбанка?
– Подумав, решил, что мне был бы интересен именно коммерческий банк, потому что я никогда в нем не работал. В принципе, комфортнее было бы пойти в инвесткомпанию, где все было предопределено. А в коммерческом банке задачи выглядели несколько иначе и отдавали новизной.
– Давно ли вы знакомы с главным акционером МДМ-банка Сергеем Поповым?
– Мы познакомились в 2002 г. на Лондонском форуме, на “Русской рапсодии”. После этого периодически встречались на разных мероприятиях, но тесного общения не было. Мартин Андерссон (второй акционер банка. – “Ведомости”) первый раз обратился ко мне с предложением перейти на работу в банк год назад, а с Поповым я в первый раз поговорил о возможном переходе осенью. Меня предложение заинтересовало, и я стал более предметно изучать банк, а акционеры, видимо, изучали меня – своего рода обоюдный due diligence. С тех пор несколько раз встречался с Поповым. А в январе я начал оформлять свой уход с госслужбы, имея в виду, что у меня есть предложения от МДМ, которое меня устраивает.
– Как вы изучали банк?
– Есть общедоступная информация о банках: баланс, структура активов и пассивов, место по капиталу – это все известно. Банк предоставил мне и другие материалы. Как сейчас вижу, ничего не скрывали. Меня в первую очередь привлек единый настрой менеджмента и акционеров на изменения в банке. Было важно, что это не застывшая структура, в которой уже нет места переменам, а совет директоров декоративный. Напротив, совет директоров как раз и подбирался для осуществления реформ в банке.
– Личные качества Попова для вас были важны?
– Конечно. Всегда важно знать, с кем будешь работать. Для меня было важно, что Сергей устремлен на создание серьезного российского банковского бизнеса, именно для этого подбиралась команда, и он не собирался стоять в стороне.
– А каких изменений ждут от банка его акционеры?
– Через три года они видят МДМ успешным и уважаемым российским финансовым институтом, пользующимся хорошей репутацией и доверием у клиентов и имеющим хорошую стоимость. Нынешний банк для достижения этой цели хорошо подготовлен. Сегодня банк исполняет бюджет и приносит хорошую прибыль акционерам. Однако речь идет о будущем, о том, чтобы банк, существующий сегодня скорее как набор бизнесов, преобразовался в единую структуру, ориентированную на комплексное обслуживание клиентов, растущую вместе с клиентами и их потребностями. Перед советом директоров стоит задача создать корпоративную культуру единого банка, соответствующую этой культуре систему набора, поддержания и обучения персонала, оптимизировать внутри банковские процессы, довести до конца начатую диверсификацию бизнеса банка. Этим мы и будем заниматься. Если говорить о бизнесе, сегодня у банка наиболее развиты блок корпоративных финансов и инвестиционно-банковское направление, приняты стратегические решения и начали быстро развиваться управление активами и private banking, банк стал серьезно инвестировать в развитие розничной сети, розничного бизнеса, потребительское и ипотечное кредитование и кредитование малого бизнеса. Эти блоки бизнеса будут развиваться опережающими темпами. Сейчас основной рост экономики обеспечивает уже не Москва, а регионы, и банк стратегически будет расширять свое присутствие именно там.
– Чем конкретно занимаетесь вы?
– Фактически процесс изменений запущен сразу после избрания нового состава совета. Этим и занимаюсь совместно с моими коллегами. Для меня важно, что совет директоров глубоко и активно участвует в жизни банка.
– Работа ежедневная?
– Ежедневная. Причем я не ожидал, что настолько ежедневная.
– Как часто вы видитесь с Поповым?
– Практически ежедневно, как и с другими директорами и менеджментом. Совет директоров – одна команда. Акционеры банка представлены в совете. С ними общаюсь как с членами совета, так и как с акционерами.
– В чем разница?
– Мнения членов совета по конкретным вопросам – основа для выработки решений, образно выражаясь, законов для банка. Контролирующий акционер в частной компании вправе определять цели и требовать от совета эффективной работы.
– То есть Попов решает, в какую сторону будет развиваться банк?
– Миссия и экономические цели утверждены советом, однако они не могли быть определены без решающего голоса акционеров. Это нормально для частной компании. Совет директоров своими решениями содействует осуществлению этих целей, взаимодействуя с менеджментом.
– А вы сами привнесли уже какие-то идеи?
– Время покажет. Пока я в банке два месяца. Вообще, это лучше спросить у моих коллег.
– Можете сказать, какая у вас зарплата?
– Стандартная для председателя совета директоров крупного коммерческого банка.
– Деньги были важны или это был вторичный фактор?
– Деньги, конечно, важны, но, если бы мне предложили нынешнюю компенсацию за работу, которая мне неинтересна, я бы не пошел. Удовлетворять должно и то и другое.
– Предложения от инвестбанков и МДМ-банка были примерно одинаковые по деньгам?
– Да. Вариации касались только вопроса устройства самого компенсационного пакета.
– То есть с инвестбанками вы оговаривали возможный размер заработка?
– Конечно, мне было важно знать, каковы современные подходы к компенсации.
– МДМ-банк недавно покинули несколько аналитиков. Как вы отреагировали на ситуацию?
– В принципе, руководитель бизнес-направления не должен допускать, чтобы у него заводились такие стаи перелетных гусей. С другой стороны, я работал в инвесткомпании, брокерский бизнес которой был направлен на формирование широкой клиентской базы за границей. Агрессивная аналитика была необходима, чтобы показать свое конкурентное преимущество – знание местных реалий и событий. Нужна была подробная отраслевая аналитика, потому что иначе нельзя было продать брокерские услуги взыскательному американскому фонду. А МДМ-банк так никогда не работал, он в первую очередь брокер для своих корпоративных клиентов. Они нуждаются во всех услугах, в том числе инвестиционно-банковских, но не факт, что им нужна агрессивная аналитика. Нужен прежде всего главный экономист, который обеспечивал бы взгляд банка на все экономические процессы, и должны быть узкие специалисты – аналитики по отраслям, в которых у банка есть мощные проекты.
– То есть инвестбизнес МДМ-банка не претендует на конкуренцию, например, с “Тройкой Диалог” и “Ренессанс Капиталом”?
– Он не претендует в части, связанной с активным предоставлением брокерских услуг для привлечения иностранных клиентов на рынок акций. Мне кажется, правильнее использовать конкурентные преимущества именно универсального коммерческого банка.
– А вообще какие проблемы у инвестбизнеса МДМ-банка? Раньше казалось, что он сильный игрок, а сейчас – нет.
– А чем он не сильный? По объему организации размещений облигаций банк последовательно двигался со вторых ролей в 2005 г. до первой десятки в 2006 г. и 7-й позиции в первой половине 2007 г. По сделкам секьюритизации и выпускам CLN банк все эти годы на первых позициях по объемным показателям и новым продуктам. В области организации размещений акций отстаем. Банк обладает большой корпоративной клиентской базой, активно работает на рынке акций, облигаций, на Forex, баланс позволяет финансировать подготовительные сделки. Возможности расширять этот вид сервиса есть, и менеджмент будет их реализовывать.
– Какое соотношение видите между бизнесами банка?
– Универсальный коммерческий банк должен быть гармонично развит, имея конкурентный корпоративный, инвестиционный и розничный бизнесы, получая в равных пропорциях маржинальный и комиссионный доход. Это будет гарантировать ему устойчивость пассивов и активов, защиту от конъюнктурных колебаний и изменений настроений особых клиентов. Сейчас многие банки – и мы не исключение – стремятся развивать розничный бизнес.
– Но прибыль она пока немногим приносит.
– В России все только начинается. Все тратятся на IT-систему, на развитие филиальной сети. Это большие затраты, они, естественно, вычитаются из дохода. Зато потом они могут окупиться. У целого ряда банков розница уже приносит прибыль. У МДМ-банка за первое полугодие по блоку розницы прибыль.
– Какая стратегия будет в рознице?
– Менеджмент имеет целевой показатель – быть на этом рынке значимым игроком, более 1,5%. Это значит иметь развитую филиальную сеть, предложить привлекательные продукты, достойный уровень сервиса, конкурентные ставки и комиссии. Банк никогда не будет наращивать активы в этом секторе бизнеса за счет неприемлемого роста рисков.
– На сколько вы пришли в МДМ-банк?
– У меня контракт трехлетний. Потом будет точка выбора между продолжением работы в банке и поиском других возможностей.
– Хотели бы вы заняться чем-то еще кроме работы в банке?
– Буду работать профессором в Высшей школе экономики. На кафедре фондового рынка и рынка инвестиций буду вести курс “Современные проблемы российского финансового рынка”. Не расстанусь с макроэкономикой. Это мое хобби.
– В свое время из Минфина вы ушли в “Тройку Диалог”, оттуда – на госслужбу, теперь опять в частной компании работаете. Если ли вероятность, что вы опять станете госслужащим?
– Ни от чего теперь не зарекаюсь. Когда уходил из Минфина, сказал, что больше не буду чиновником, и мне, конечно, это припомнили, когда я оказался в ФСФР. Я в ответ мог только руками развести – жизнь идет, обстоятельства меняются. Но сейчас мне интересно в банке и желания возвращаться [на госслужбу] нет.
– Вы не единственный чиновник высокого ранга, решивший перейти на работу в частную компанию. Недавно такое же решение принял Андрей Шаронов. Это совпадение или начало тенденции – попытки чиновников найти новое место работы, не дожидаясь кадровых перетрясок, которые последуют после президентских выборов 2008 г.?
– Мой уход и уход Шаронова – не связанные между собой события. Просто они совпали по времени. У меня нет впечатления, что уход Шаронова связан с возможными изменениями в правительстве после или до выборов. Равно как и мой. Я принимал решение без оглядки на выборы. С госслужбы нельзя так запросто уйти: написал заявление – и ушел. Поэтому я заранее обсудил этот вопрос с премьер-министром, был определен наиболее подходящий момент, подготовил список кандидатур [на пост главы ФСФР], которых мог бы рекомендовать, человек 15. Там были и люди с рынка.
– Довольны выбором?
– Это выбор премьера, он решил – значит, так и надо. [Владимир] Миловидов – человек не новый на фондовом рынке. Думаю, задачи, поставленные правительством, выполнит.
– А сами его выбрали бы?
– Он был в моем списке.
– Что вы считаете самым важным из сделанного в ФСФР?
– Премьер-министр, когда я уходил в отставку, сказал: “Вьюгин создал благоприятную обстановку на рынке”. Я думаю, что это и есть характеристика того самого важного. Служба очень сильно изменилась. На мой взгляд, она превратилась в достаточно прозрачное ведомство с пониманием ключевых идей, целей и задач.
– А сейчас не жалеете, что пять лет назад из “Тройки Диалог” вернулись на госслужбу? Могли бы за это время сделать карьеру в частной компании.
– О сделанном тогда выборе не жалею. Были разные обстоятельства. В личностном плане считаю, что, пройдя ЦБ и ФСФР, получил неоценимые опыт и знания. В ФСФР удалось коренным образом изменить характер взаимоотношений регулятора и рынка, сформулировать стратегию, улучшить условия и мотивацию работы сотрудников службы. Когда я работал в “Тройке Диалог”, я видел рынок глазами участника. А в ФСФР получил возможность узнать весь расклад сил, кто и как принимает решения на этом рынке, каковы реальные взаимоотношения.
– И кто же принимает эти решения?
– До недавнего времени была небольшая группа лидеров – руководителей старейших брокерских компаний. Сейчас они утрачивают свою роль – они сами выросли, и на российский рынок пришли глобальные игроки. Иностранцев не сильно интересует, как рынок устроен, им не слишком интересно влиять на принятие решений в РТС и на ММВБ, но они собирают клиентов и начинают играть серьезную роль. Это обостряет конкуренцию, и люди сегодня больше думают о том, как заполучить и обслужить клиентов, а не о том, как совершенствовать инфраструктуру рынка. Инфраструктурным бизнесом должны владеть и заниматься специально обученные люди. Поэтому я считаю, что РТС и ММВБ следовало бы продать заинтересованным инвесторам через IPO, введя ограничения на участие в капитале аффилированных лиц.
– И кто выходит на первый план?
– Начинает расти роль акционеров ММВБ.
– А интернет-брокеры что-то решают?
– Да, появилась такая третья сила. Они сделали очень хороший рывок. Причем мы их условно называем интернет-брокерами. По существу это финансовые группы, в составе которых есть и банк, и другие финансовые бизнесы. Недавно эти компании выступили с инициативой по созданию собственной торговой системы. Не хочется платить комиссии за проведение сделок “чужой” бирже – я слышал, речь идет о многих десятках миллионов долларов в год.
– ФСФР под вашим руководством приняла решение сократить время торгов. Правильным ли оно было?
– Считаю, что да. Большинство крупных брокеров дают своим клиентам торговать после закрытия биржи, некоторые даже готовы предоставлять этот сервис круглосуточно. Это правильно: если есть клиент, который торгует только ночью, нет проблем – такой сервис будет предоставлен. Фондовая биржа в отличие от брокера – это место, где формируются общепризнанные рыночные котировки российских компаний на конец торгового дня, в этом ее ценность, уникальность и назначение. Если речь идет о котировках компаний, которые находятся в листе и в РТС, и на ММВБ, то этот конец дня, очевидно, должен быть единым для всех бирж, определен регулятором и не связан со временем торгов в Лондоне.
– Возрастающая влиятельность ММВБ – это хорошо или плохо?
– Это никак. При современном раскладе интересов это естественный процесс. Брокеры продолжают держать своих иностранных клиентов в офшорах, они совершают большие объемы сделок, а комиссий РТС не получает. У ММВБ торговля организована onshore, все комиссии биржа получает сполна, да плюс административный ресурс по комиссиям валютных торгов. Тут и придумывать ничего не надо.
– А противостояние ММВБ и НДЦ с РТС и ДКК?
– Да, все выглядит так, как будто ММВБ ставит на уничтожение РТС, а акционеры РТС озабочены, как сохранить вложения в акционерный капитал. Не дай бог, если в этом суть противостояния. Принятый в первом чтении Госдумой и официально комиссией правительства по законопроектной деятельности законопроект о Центральном депозитарии смог бы направить эту борьбу в цивилизованное русло справедливой конкуренции. Он дал бы возможность обеим торговым системам независимо построить централизованные системы торговли, что повысило бы лояльность иностранных инвесторов к внутреннему рынку акций, увеличило бы его ликвидность. Наверное, если бы мы пошли по этому пути, то единая инфраструктура была бы создана рыночными механизмами конкуренции, через слияние и поглощение. Но у нас играют по другим правилам. Не очень-то корректно покупают контрольную долю в ДКК и препятствуют увеличению его капитала, чтобы он статус центрального не получил.
– А правда, что с Андреем Козловым удалось договориться о решении ситуации вокруг ДКК и НДЦ?
– Правда. Андрей был очень восприимчивый, правильно мыслящий человек, и, если идея была изложена разумно, он всегда прислушивался.
– Что будет с законами о Центральном депозитарии и инсайде?
– Если их не будет, то это будет плохо для будущего фондового рынка. То, что предлагалось, – это был компромисс, который работал на сохранение и упрочение позиций российского рынка. Эти законы министры Алексей Кудрин и Герман Греф, правительство в целом поддерживали. К сожалению, рынок наш маленький, а лоббистов частных интересов вокруг него, включая органы власти, хоть отбавляй. Отказываться от этих принципиальных решений только потому, что они их не устраивают, надеюсь, ФСФР не будет.
– Помните, вы говорили, что российские банки могут быть вытеснены западными инвестбанками?
– Российские инвестбанки – да. Могут, если вместо построения современной инфраструктуры фондового рынка они будут торговать через офшоры, а ММВБ – примерять роль Терминатора. К сожалению, офшорная схема до сих пор живет, в том числе из-за отсутствия надежных гарантий защиты прав собственности на активы в российских судах. И учетная система не соответствует требованиям крупнейших глобальных фондов, поэтому опять офшоры. Через офшоры они могут торговать, но из своего $1 трлн активов они на пакет обыкновенных акций дают $50 млн, а на депозитарные расписки в Лондоне – в десятки раз больше. Там и комиссия остается.
– Правильно ли мы понимаем, что с иностранными банками у вас не очень хорошие отношения? Правда, что в Morgan Stanley писали?
– Отношения и бизнес – это разные вещи. Я просто всегда прямо высказывался о том, что делают инвестбанки. Они делают много полезного для российских компаний, но и не очень полезного, это не значит, что я должен молчать. Г-н Мак (Джон Мак, президент Morgan Stanley. – “Ведомости”) приходил с визитом к нашему премьер-министру, говорил, что они dedicated to Russia, что хотят здесь развивать рынок. Я просто напомнил г-ну Маку, что они хотели здесь развивать, а их московский офис иногда почему-то развивает там.
– И чем закончилось?
– Ранее “проданные” сделки, я думаю, все-таки завершили. Но эта практика больше не процветает.
– А почему рынок размещений российские компании проиграли?
– В размещениях в России российские банки имеют конкурентное преимущество: лучше знают законодательство, правила ФСФР, у них есть неформальные знания, а главное – ниже цена. Иностранные банки лучше знают, как все это устроено в Лондоне. Кроме того, ликвидность. В России можно разместить, но для крупных размещений нужно создать широкую и лояльную клиентскую базу, в которой 70% – иностранные фонды. Российским банкам это трудно сделать, а иностранным это легче сделать в Лондоне.
– Но в связи с приходом иностранных банков у российских частных банков есть шансы?
– Есть. Успешный дочерний банк иностранной “мамы”, который приходит в Россию, должен построить или купить здесь полноценный банковский бизнес. При этом в части развития бизнеса российский банк и “дочка” иностранного банка находятся в одинаковых условиях: конкурируют за российский персонал, внедряют одинаковые продуктовые линейки и др. Поэтому решающим будет все-таки качество менеджмента и наличие денег у акционеров. Не думаю, что “мама” будет массированно субсидировать пассивы “дочки”, так как в этом случае получится не банк, а SPV для размещения активов “мамы”. Российские банки продаются не из-за безысходности, а из-за отсутствия интереса их акционеров к банковскому бизнесу.
– Почему пока никто из частных банков, кроме “Возрождения”, не провел IPO?
– Частная компания более гибкая с точки зрения принятия решений. Кроме того, при таком большом коэффициенте [стоимости к собственному капиталу], какой сегодня дают при покупке российского банка, есть большой соблазн поскорее продаться на корню. Не уверен, что такой коэффициент будут давать через несколько лет. Так зачем тратить деньги на IPO, получить огромное количество миноритариев, а потом ломать голову, что делать с остальным пакетом?
– А акционеры МДМ-банка как видят его будущее?
– Структура акционеров вряд ли претерпит серьезные изменения в течение 3–5 лет. Фактически это означает, что банк не для продажи. Но через год-два может потребоваться увеличение капитала [банка]. Будет выбор, вложить личные деньги акционеров или привлечь дополнительных акционеров.
– Если у акционеров МДМ-банка нет планов его продать, зачем приоритетом делать стоимость?
– Бизнес серьезной компании всегда направлен на создание стоимости ее активов. Владелец активов компании, если он не склонен к созерцанию, де-факто попадает в жесточайшие жернова, в которых движется до конца жизни. Он либо ведет себя пассивно и теряет стоимость принадлежащих ему активов, либо вынужден постоянно работать, поддерживая и умножая эту стоимость до почетной старости. Спросите его, зачем все это, – он, может, и не ответит.
– Почему акционеры МДМ-банка именно такие?
– Они разные. IFC для нас стабильный акционер с понятными принципами, оказавший доверие банку. Olivant для банка источник высококачественной экспертизы. Основные акционеры сделали выбор в пользу создания успешного банка.
– Какой целевой показатель стоимости МДМ-банка?
– Планируется кратное увеличение за 3–5 лет.
– Почему нет экспансии российских банков за рубеж?
– Возможно, это вопрос времени. В России рынок банковских услуг начал развиваться не так давно. Конкуренция пока не настолько жесткая, и можно довольно хорошо зарабатывать. Зачем, например, идти в Венгрию, где весь рынок поделен иностранными банками?
– Как вам нынешнее банковское регулирование?
– Конечно, есть что критиковать. Спросите любой банк – он скажет: отчетность. Большие затраты на отчетность. Причем это не только ЦБ касается. У нас есть специальное подразделение, которое занимается подготовкой отчетности в ФСФР. Я, конечно, это знал, но теперь посмотрел с другой стороны – слишком много мы требовали. Комфортной для банков была бы ситуация, если бы были настоящие кураторы, если бы была правильно реализована идея Козлова. Но возможно ли это сегодня? ЦБ много знает о каждом банке, но не всегда ясно, по каким принципам он применяет эти знания, ведь он работает в той же среде, в которой все мы работаем. Вообще, нашему ЦБ не хватает политической поддержки в системных решениях.
– Много банков существует, только чтобы прогнать в какой-то момент через себя много денег и умереть. ЦБ их закрывает по нескольку десятков в год. Почему нельзя установить минимум по капиталу, как, например, недавно сделали в Нигерии?
– Полагаю, что тут есть сильные неэкономические ограничения. Я как-то спросил у высокопоставленного руководителя ЦБ, почему не поставить отложенную во времени нижнюю планку по капиталу, ведь банк, в который вложено много денег, не будет во все тяжкие отмывать и обналичивать что попало. Определенного ответа не получил, хотя понял, что он есть.
– То есть воли не хватает?
– У кого? Нельзя свести решение любого значимого политического или экономического вопроса к проявлению воли одним человеком. У нас в стране немало влиятельных людей, и у каждого своя воля. Есть уважаемый президент, есть администрация президента и институты политической власти, есть, наконец, просто влиятельные лица, которые во взаимодействии осуществляют ту политику, которую мы имеем.