Подготовки много не бывает
ЗАЛЬЦБУРГ – Концертная программа фестиваля едва ли не превосходит своим блеском оперную. Марис Янсонс, руководитель двух европейских оркестров – амстердамского Concertgebouw и оркестра Баварского радио – дал концерт, произведший феерическое впечатление на пресыщенную зальцбургскую публику. Как только отзвучали последние такты бетховенской “Оды к радости”, зал взорвался: затопал ногами, зашумел, грянул оглушительными аплодисментами. Янсонс – “наш дирижер”, выученик ленинградской школы – стоял на подиуме усталый и счастливый, озаренный лучами славы.
– Ваш летний тур проходит через все крупнейшие фестивальные города – Зальцбург, Брегенц, Люцерн, Эдинбург, Лондон и Берлин. Почему не с амстердамским Концертгебау, как обычно, а с оркестром Баварского радио?
– С Концертгебау-оркестром мы ездим в туры очень часто, его всюду приглашают, это же очень престижный оркестр. А баварский оркестр давно никуда не ездил, летом его музыканты обычно в отпуске. Они и в Зальцбурге до этого выступали только однажды, с Лорином Маазелем. Это потрясающий оркестр – но раньше, до меня, он вообще ездил гораздо меньше. Моя задача – они ее передо мной поставили – изменить международный статус оркестра. И я это делаю. Гастроли в Америке прошли с оглушительным успехом: после Седьмой симфонии Бетховена весь Карнеги-холл орал, как на стадионе: крик, свист, в зале творилось что-то невообразимое. Я не ожидал такого.
– После Девятой в Зальцбурге вам устроили стоячую овацию...
– Но Девятая симфония Бетховена – это ладно, музыка знакомая, любимая. Но чтобы в Зальцбурге так кричали после симфонии Онеггера – это было большой радостью для меня. Значит, эта музыка схватила, заинтересовала. Я дирижировал и спиной чувствовал – да, она “прошла”, меня слушают внимательно. Я же знаю, Литургическая симфония Онеггера может совсем не подействовать на аудиторию, многие ее считают скучной. Важно, как ее сыграть, как подать.
– Долго ли вы работаете над партитурой?
– Работаю очень много, тщательно и скрупулезно. Если делаю произведение в первый раз – проставляю в оркестровых партиях свои штрихи и нюансы. У меня дома большая библиотека проработанных партий, и я их привожу с собой. В штрихах и заключается моя интерпретация вещи. Девятую симфонию Бетховена я, конечно, знал и играл раньше. Но все равно работа над ней отняла очень много времени. Самые трудные композиторы – Гайдн, Моцарт и Бетховен. Эта музыка настолько прозрачна, классична, что найти свежие образы, ассоциации, то, что стоит за нотами, очень трудно. Безумно трудно со смыслом сделать медленные части у классиков – это гораздо труднее, чем сыграть любое технически сложное современное произведение.
– Вы меняете с годами интерпретацию?
– Меняю, естественно. Ведь в каждом оркестре свои особенности: музыканты по-разному ощущают динамику. В одном оркестре музыканты могут на одном смычке играть длинные фразы, в другом – вынуждены чередовать направление смычка, потому что не хватает наполнения звука. Так что партии я готовлю, применяясь к особенностям игры каждого оркестра. Потом я начинаю работать над звуком и интерпретацией. И все время много читаю – о времени, когда написано сочинение, о композиторе, читаю его письма и письма к нему. Перед исполнением Девятой я начитался всего, что только возможно, о Бетховене, его метрономах и интерпретациях. Я читал и материал, не имеющий прямого отношения к симфонии, но дающий мне импульс к размышлению, фантазии: культурологические, исторические, философские работы. Что писал ему Шиндлер насчет речитатива виолончелей и контрабасов в финале – как это трудно правильно интонировать и т. д. Вся эта литература создает в моем воображении обширный контекст, внутри которого существует сочинение, – и тогда верный образ приходит. Я действую методом погружения в материал. И вчера, после концерта, я сказал: “Все-таки я не зря проделал эту работу!” Я опять убедился, насколько верен был метод Мравинского. Я его, конечно, очень уважал, он был гениальным дирижером. Но иногда, сидя на его сотой репетиции, по молодости думал: “Боже мой, все же готово, ну что Евгений Александрович так тянет с этой симфонией, что еще он вынашивает!” Сейчас я понял: предварительной работы никогда не бывает много. Чем больше – тем лучше.
– Вы ведь ужасно волнуетесь перед выходом на сцену, да? Я это вчера почувствовала. Вас отпустило, только когда вы провели всю программу.
– Волнуюсь я всегда ужасно, ничего не могу с этим поделать. Правда, есть разные уровни волнения, но перед ответственным концертом, как в Зальцбурге, со мной творится нечто невообразимое. Дирижировать здесь Девятой симфонией после Фуртвенглера, Шолти, Караяна и Бернстайна – согласитесь, это страшно…