Pro Europa: Политическая Европа
Поскольку моя первая колонка вызвала на форуме газеты бурные дискуссии, я хотел бы вернуться к основам и поговорить о том, что такое Европа. Начнем с политики.
Об особости Европы говорят много. Ее называют и постмодернистским государством, и наднациональной империей, и неполной конфедерацией. Хотя Евросоюз и обладает элементами государственности, государством он не является.
Облик современной Европы задан ее историей. В отличие от России или Китая, Европа никогда не была мононациональной общностью. В отличие от Америки, ее не сплачивала квазирелигиозная идеология. Именно тут возникли национальные государства. Европейцы сформулировали доктрину суверенитета – и сполна познали, к чему ведет злоупотребление суверенной властью. Перепробовав разные политические формы, европейцы осознали, что их будущее связано с ограничением политики как формы насилия. ЕС стремился не к созданию нового государства, а к ограничению опасной дееспособности существующих. Как говорил Жан Монне, они делали petits pas, надеясь на grands effets (которых трудно было ждать, пока Европа была полем противостояния двух сверхдержав).
Показательно, что Маастрихтский договор был подписан 7 февраля 1992 г. – практически немедленно после распада СССР. Европа ощутила себя свободной от угрозы с Востока, но на деле освободилась от шаблонов “Запада”. Защита суверенитета сменилась акцентом на права граждан. Центр принятия значимых решений переместился в Брюссель, а национальные законы действуют сегодня лишь в той мере, в какой не противоречат acquis communautaire. Военные расходы сократились вдвое, а ассигнования на развитие отстающих регионов выросли в четыре раза. Граждане каждой страны ЕС обрели права, действующие во всех остальных странах. Правоохранительные структуры почти перестали быть “силовыми”: на 100 000 жителей в Европе приходится в 2,4 раза меньше полицейских (и в 8 раз меньше заключенных), чем в США.
Сегодняшняя Европа – это постнациональная общность, а не постмодернистское государство. Брюссельская бюрократия (по числу чиновников втрое уступающая мэрии Москвы) при всей своей недемократичности ни разу не ущемила прав граждан, хотя часто ограничивала действия национальных правительств. Отвергнув проект конституции ЕС, европейцы продемонстрировали не желание жить в национальных государствах, как сочли многие россияне, а стремление сохранить за реальной властью в Европе ее негосударственную природу.
В последние 20 лет не мощные США или возрождающаяся Россия, а именно “бессильная” Европа стала магнитом для тех, кто стремился не столько к демократии, сколько к приоритету права над произволом (даже самым суверенным). Пятнадцать новых стран, вошедших за это время в единую Европу, доказывают это со всей очевидностью.
В начале XXI в. Европа не хочет быть примером для мира и навязывать ему ценности. Политика здесь уже не уродует общество, но при этом остается занятной игрой (в которую, кстати, в дни выборов играют в полтора раза больше граждан, чем в США, и почти в два с половиной раза больше, чем в России).
Традиционная власть и традиционный суверенитет умирают в Европе – зато ее экономика практически не страдает от этого, а сами европейцы живут все дольше и дольше. И это перевешивает воздыхания политических “реалистов”.