Громкие имена: “Пришвинские” подземелья
Вадим Михайлов, лидер движения “Диггеры планеты Андеграунд”, уже с пяти лет понимал: подземелье – это отдельный мир. Мир манящий, таинственный, опасный. Но такой захватывающий. Благодаря отцу – известному в советские времена машинисту метро, будучи маленьким мальчиком, сумел побывать в московской подземке. А запах “пришвинского” воздуха сразу пропитал его насквозь. Как живет и развивается его движение, какие проблемы стоят на пути диггеров, каковы прогнозы на будущее города, что такое подземный туризм, “второе метро”, подземная Москва и где же знаменитая библиотека Ивана Грозного, он рассказал “Ведомостям”.
- Учась в старших классах, вы четко знали, что свяжете жизнь с подземельем?
- Да. Уже в школе знал, что буду делать. Осваивать подземелье было моим призванием из поколения в поколение. Мой отец был не только машинистом в метро, но и известным в Москве (в советские времена) библиофилом. Часть библиотеки оставил мне, и я ею напитывался. Там были книги Стелецкого, Забелина, Щербатова, он собирал [их] в репринтах, тогда это было запрещено. Стелецкий был запрещен, потому что он писал о подземельях России, изучая их еще со времен НКВД. Отец с пяти лет брал меня с собой в кабину поезда. Я маленький был – даже пульт машиниста выше меня. Прятался на станции под этот самый пульт, чтобы меня не видели, а в тоннелях вставал на цыпочки. Один раз повернул руль, чуть не остановил поезд… Вот эта смена света и тьмы зародила во мне впечатление – есть мир подземный и светлый наземный, а потом опять темные тоннели и ответвления. Отец вообще в свободное время путешествовал по метро. В 11 лет он меня взял в такое путешествие. Он говорил, что запах жестянок и горелой изоляции вагонов и есть “пришвинский” воздух метро. А еще он говорил: “Видишь этот тоннель? В конце каждого тоннеля есть свет. Это свет истины. Он всегда виден”. Это вошло в диггерскую философию. Потом, когда мы стали искать интересные моменты в подземной игре.
- Все начиналось как игра?
- Я не мог привести друзей к папе в метро. И мы стали спускаться в подвалы. Первое большое погружение было на мой день рождения в 12 лет. От этой даты и дня памяти отца мы ведем исчисление. У нас была игра в “докторов подвальных наук”. Хотя не было даже батареек для фонариков, мы с факелами из газет шли. Было и страшно, и интересно. И анфилады комнат, и тоннель, уходящий вниз… Это произвело неизгладимое впечатление на всю жизнь. Кого-то это отвергло от подземки, а кого-то – наоборот, как меня и моих коллег.
- Расскажите о создании и становлении организации диггеров.
- Мы были молоды, талантливы, хотелось самореализоваться. Еще во времена СССР вокруг стали сплачиваться совершенно разные люди. Кто-то из ребят учился в институте им. Патриса Лумумбы, кто-то – в Инязе. Это было настоящее студенческое братство. Мы все, конечно, на разных учетах состояли: сами понимаете – андеграунд СССР.
- Что значит “на учетах состояли”?
- КГБ вел особый учет всех, кто занимался спелеологией и подвалами. Потому что мы осваивали пространство, в котором были пути спецназначения, секретные бункеры и т. д. И хотя во время перестройки их забросили, но это были “закрома родины”, понимаете? А мы уже были не просто мальчишками, о которых никто не знает. Мы получили медийное поле, первые публикации о нас были в “Московском комсомольце”. Мне тогда было лет 20–25, и с этого момента мы постоянно раскручивали движение, овладевали какими-то знаниями, приходили специалисты, мы владели хорошими автодидактическими знаниями. Но не было такой профессии – “диггер”, была спелеология (наука о пещерах), а это совсем другое. И мы стали придумывать новую профессию. Мы поверили, что в силах ее обозначить, а потом государство возьмет наше дело на вооружение.
- Это довольно новаторская идея, тем более для того времени. Вам наверняка сложно было?
- Когда мы вернулись в тот вечер, мы раскрыли словари, стали искать название. Я сказал: “Не надо искать в русском словаре, мы должны быть международными людьми. Несущими русскую культуру в мировой андеграунд. Есть ЮНЕСКО, ООН, НАТО. Мы должны быть движением диггеров”. Нам говорили, что мы американизируем русский язык, пресса писала гадости. Но мы стали мировым ДПА (“Диггеры планеты Андеграунд”).
- Нападок на вас было много?
- Много. В особенности когда началась наша политическая жизнь. А сейчас мы даже с послом Англии встречались – он нас пригласил, мы были почетными гостями, когда открывали памятник Шерлоку Холмсу. Там лондонские диггеры – мои ученики. Мои друзья студенческих времен организовали движение в других странах. Наши ученики используют то, что мы им заложили в свое время.
- Ученики в Лондоне?
- Не только. 15 стран организовали диггерские организации за последние 15 лет. Все началось, когда я впервые вылетел в Америку по приглашению. В период застоя можно было спускаться куда угодно, главное – суметь залезть. Сейчас уже не везде попадешь – секреты государства. И это правильно – мы сами ратовали за это в Кремле и Госдуме.
- Ваше движение стало примером для остальных?
- Не просто примером. Получается, что мы руководим. То есть мы априори являемся для всех примером. Философия, атрибуты – все наши. У нас нет единого центра, но мы хотим его выработать, как в ООН. Некоторые ребята в ООН уже попали. Я сам был в США, был в ООН на специальных встречах по развитию подземных исследований. Мы хотим на этом уровне создать международный фонд, объединение диггеров. А неформально движение международное, и его так признают. Каждый в своей стране хранит свои государственные секреты. Кто-то не в чести у муниципальных властей, как у нас. Кто-то, наоборот, взаимодействует со спецслужбами – ФБР, Моссадом, всеми разведками, которые занимаются антитеррором. А по-другому и нельзя. Надо быть или в лагере “других” и помогать им, или в лагере государства. Мы выбираем государство.
- Давайте вернемся к истории вашей организации.
- Тогда нужно разделить периоды. “Диггерспас” мы создали, когда пожарная охрана была в структуре МВД. Нам было интересно, я всегда был поклонником пожарной охраны. Зачитывался Гиляровским, как он описывает труд пожарных. Мы подружились с пожарными, еще будучи 15–16-летними ребятами. У нас появилась идея: давайте создадим спасательный отряд. Спасатели в те годы были только на Западе. МЧС еще не было. Еще должна была произойти трагедия с селевым потоком и землетрясением и тогда появилось МЧС и Сергей Шойгу. Мы не знали, кто это такой. Создали в Москве “Диггерспас” и первую муниципальную пожарную охрану. Но никто его нигде “прописывать” не хотел. Не было еще и “Диггеров планеты Андеграунд”, некоммерческого партнерства. Было неформальное движение диггеров и “Диггерспас”, который закрепился в прессе и люди его знали.
Что мы делали: у меня уже было много знакомых западных журналистов, и я стал самым оплачиваемым за интервью для иностранной прессы человеком. И за погружения в какие-то подвалы мы назначали свою таксу. А как иначе выжить и поднять дело? Накопили быстро некую сумму и купили первое оборудование. Я заказывал его в Германии. $2000 стоил бензорез с отрезным алмазным кругом. В Москве он был первый, вообще, много чего из оборудования появилось впервые у нас. Мы заказывали все, чтобы резать бронедвери, да и просто металл на пожарах и других ЧС. Тогда еще двери вскрывали пожарные с трудом своими отрезными устройствами. И вот появился мой первый отряд. Я достал форму – красно-синего цвета. Так мы впервые испытали фирму “Монолит”. Как рекламу дали нам эту форму, ботинки, каски – экспериментальные модели. Не такие еще, как сейчас. Это нам из Новой Зеландии мои же диггеры прислали. Светящиеся, тоже впервые в России. А мы до этого брали строительные каски, писали на них “диггер”.
- Первые выезды помните?
- Выезжали с пожарными – было здорово. 27-е пожарное отделение давало возможность, сейчас этих руководителей нет. Разрешали тренироваться на башнях, повышать уровень на веревках. Мы им рассказывали, где в подвалах пройти можно, когда дым, как подойти к объекту. Нам разрешил генерал Иван Антонов, он был тогда начальником пожарной охраны Москвы. Выезжали в бочке, сзади, где лежат рукава насоса. Открывают – мы выскакиваем со своим генератором, устанавливаем свет, разрезаем – открываем двери. ГОЧС (Гражданская оборона Москвы) этого еще не делала. [Генерал-майор Евгений] Кистанов был наш друг, спускался под землю с нами. Он говорил: “Скоро будет новая организация, придет новый мэр – мы вас возьмем, но сейчас осторожнее – надо аттестоваться”.
- Получилось аттестоваться?
- Аттестации тогда такой не было. И вдруг начинают создавать МЧС. А мы начинаем создавать Службу спасения. [Александр] Шабалов (директор Московской службы спасения. – “Ведомости”) делает “911” – мы же опять за бортом. Нам поставили условием вхождение в структуру. А мы хотели самостоятельности. Службу спасения Шабалова потом реорганизовали. А нас не смогли. Не было договоров, мы нигде не проходили [по документам]. Мы самостоятельные. Не нашли с нами общий язык? Да просто не захотели его искать.
- То, что вам не дали оформить бумаги, сработало на вас?
- Да. В какой-то степени, но и сделало своего рода нищими среди чиновников. Поэтому мы смогли на Запад выезжать и тренировать своих ребят там. Нас стали приглашать, среди нас появились спелеологи, которые уже имя набирали. [Андрей] Кувичинский, [Денис] Провалов – известные люди.
- Какие страны вас приглашали?
- Франция, Америка – департамент Северного Нью-Йорка. Мы через него помогали на спасении, получили благодарность американского народа после 11 сентября 2001 г. Вот это и награда от Всемирного фонда “Миротворец” окрыляет до сих пор.
- Вы участвовали в спасении пострадавших в Нью-Йорке?
- Через департамент Северного Нью-Йорка и наш МИД. За два года до этого мы прилетали, изучили башни, предполагали, что может случиться, если вдруг будет пожар в наших аналогах таких башен, почти так и вышло. Мы просчитали, где люди могут уйти вниз, не выбежав из холла, сказали об этом. Спасатели забрались туда, насколько мне известно, с диггерами Нью-Йорка, нашли там людей и спасли их.
- То есть люди выжили благодаря вашей помощи?
- Мы получили официальную благодарность американского народа. У нас большой реестр благодарностей: от МЧС, от Шойгу, вымпелы, грамоты. Мы много оценок получили, даже не будучи в их структурах. Но надо преодолеть последний – политический – барьер.
- Что вы имеете в виду?
- Политизировать электоральную и социально активную часть российского движения окончательно и засекретить серьезную подземную работу, чтобы глупых и несправедливых вопросов к нам не было вообще. Сразу будет видно, где псевдодиггеры, где – реальные. И получать честные деньги от государства. Когда-то нас потянули к себе – обещали звания, много чего еще, дабы мы распустили движение. Мы чиновникам мягко отказали: нас не интересует разрыв движения.
- Во что обходится спуск команды под землю? Есть ли минимальный состав?
- Если это группа “Д”, то не менее семи человек. Два человека – прикрытие, два – базовая группа, и в середине идут люди, есть и база. Первый разведчик с прибором ночного видения осматривает все, войдя в бронешлеме, за ним уже в легком шлеме человек, но в бронежилете. Были случаи травматизма. Оборудование для спуска стоит примерно $4000–5000. Можно его потерять. При разных обстоятельствах.
- Как вам удалось сплотить команду?
- У нас есть правила и своя философия. Если человек им соответствует, он наш. Очень важны психологический фактор, моральная устойчивость, коммуникабельность. Когда нас подводили дилетанты, мы были на грани жизни и смерти. И я не допущу, чтобы нас еще раз так подвели. Я беспокоюсь о личном составе – они мои друзья. Сотрудничаем с психологами, работавшими в Институте Сербского, для выявления возможных отклонений у тех, кто очень рьяно пытается войти в команду. За время работы в отряде у ребят жены, дети появились. Общаемся много лет, растут два поколения.
- Насколько я поняла, ваша организация абсолютно независимая. На какие средства вы существуете? Кто вас финансирует?
- Пожертвования людей, москвичей...
- Просто частных лиц?
- Не только. Иногда это фирмы, которые пытаются скрыть сотрудничество с нами. Потому что из-за неприятия нас муниципальными властями работать с нами напрямую – правило плохого тона. Даже внешне независимые структуры хранят молчание, а они частенько работают с нами. Чтобы никто не знал, что они у нас взяли данные по их объектам или мы участвовали в обследовании.
- То есть к вам обращаются, но очень тихо, аккуратненько?
- Да. И это надоело. А еще есть “вне нас” незаконный туризм. Этим занимаются достаточно известные люди – не буду их называть. Просто загляните в интернет. Используя наш бренд и псевдодиггеров, заманивают людей и не самым нормальным способом снимают с них деньги. Но они не отвечают за гибель клиента. И рискуют клиентами из-за денег. Когда мы водим в свой мир известных людей, в такой день нас никто не трогает. Открывается подземелье, куча прессы. А как было бы здорово, если бы был легальный ежедневный туризм, без сложностей. Но не идут на это муниципальные чиновники.
- А вы мэру делали предложения?
- Когда он впервые спустился, я его приглашал в 1994 г., он еще был доступен, то обещал много хорошего. Это записано телевидением, у нас есть фото- и видеозаписи. Но ничего не произошло.
- Только от мэра все зависит?
- С нами спускались после этого Егор Гайдар, Валерьян Викторов, Александр Шохин, многие другие политики, проходили подземные спектакли и прямые телеэфиры. Они помогали нашей организации – появился транспорт, еще что-то... Но это же разовые акции, понимаете? А кто-то водит туда людей постоянно. Эти лжедиггеры рискуют людьми. Мы отказываемся от массы клиентуры, дающей большие деньги. Потому что мы лучше потерям деньги, чем имидж организации или сядем в тюрьму, если погибнут люди.
- Если в процессе исследований вы обнаруживаете ценные находки, подпадают ли они под закон РФ о кладах или это по-другому регулируется?
- По-другому, к сожалению. Нигде в законе РФ о кладах не прописан подземный клад, находящийся в подземных коммуникациях. Не хватает законов. Его, если таковой найдется, могут просто забрать. Или можно получить массу неприятностей вплоть до организованных обысков, пока будут идти проверки. Потому что никто не верит, что нашедший ничего не утаил в карманах, даже если вызвал на место находки соответствующие организации.
- А что вы находили?
- Да все что угодно – золото, серебро... Но это единичные находки. А когда они собираются вместе, отдаленно похожи на клад. Невозможно доказать, что это из разных мест.
- Я спрашиваю, потому что по закону о кладах нашедший имеет право на вознаграждение.
- Если мы клад нашли в старом доме – это одно дело. Если на уровне “минус ноль”, т. е. в подземных сооружениях, – совсем другое. Нам еще скажут: что вы делали в этой коммуникации, рядом наши коммуникации проходят, это не старые коммуникации, вы нарушили целостность замуровки и т. д. И это все только для того, чтобы мы все молча отдали.
- В вашей практике были случаи, когда вы заранее сообщали властям, что есть опасность провалов и подтоплений в том или ином месте? Какая была реакция со стороны властей?
- Мы единственные, кто об этом сообщает. Федеральные власти реагируют.
- И как они реагируют?
- Федералы – сразу, если это их объект. Мгновенно подъезжают к объектам, из Кремля могут позвонить в мэрию, если это необходимо. Посылают запросы определенные депутаты. А им идут отписки, что на данном месте все под контролем. И они это воспринимают. Хотя под контроль объекты ставят только через сутки-трое, после того, как все происходит. Когда трещины уже пошли, поставили маячки. А объекты должны быть в мониторинговой ситуации, когда трещины были еще “волосяными”. А когда трещина стала сантиметровой по ширине раскрытия, здание может обрушиться. Предупреждали мы о “дмитровском” провале между Генпрокуратурой, Советом Федерации и жилым домом. Предупреждали три раза. Я был на ТВ в передаче “Герой дня”, после этого на меня подали в суд. А потом произошел провал. И уже во втором “Герое дня” я был после провала на Большой Дмитровке, когда тот самый дом ушел под землю. И сразу все обвинения были как бы забыты.
- Не секрет, что московские власти планируют активно развивать подземное строительство. Как вы думаете, город не обрушится?
- Мы будем выступать критически вместе с гражданами и экспертами против целеустремленного взгляда под землю.
- Один известный чиновник, выступая по телевидению, сказал, что подземные объекты должны занимать 20–25% от общего строительства, а на них приходится всего 8%. Ваше мнение?
- Вы послушайте лучше, что у строек говорят: нам не нужна ваша история, давайте строить здания из бетона и стекла. Некоторые побывали в Нью-Йорке и хотят, чтобы у нас был город контрастов. Город контрастов с ямами? Невозможно строить то, что предлагалось, на наших грунтах и на сложившихся подземных коммуникациях.
- Коллапс наступит?
- Он уже наступает. Он будет связан с рецидивом провалов, потому что нагрузка на эти полости будет крайне большая. Я заявлял об уже начавшихся провалах, недавно провал на Мясницкой повредил дом и оттуда выселили жителей. Его восстановить почти невозможно. Было огромное количество провалов на проспектах во время бурений скважин и возле глубоких котлованов на стройках. Рухнули “Аквапарк” и Басманный рынок. И еще не известно, каким образом они разрушились на самом деле. Я считаю, что это совокупность ситуации, а катализатором было скорее всего подземное оседание. Мы работали там с Московской прокуратурой, ребята эти сейчас перешли в Генпрокуратуру.
- А история о том, что в Сокольниках строят дом на месте метро неглубокого залегания?
- Почти то же самое. Песок, супеси...
- Скажите как профессионал – такое строительство реально опасно?
- Допустим, делают котлован. Укрепляют его, снизу бур, который пойдет по горизонту прокладывать трубу. И он сразу смещает все подземные грунты. Почему бы сразу “чулок” не ставить, который укрепляет грунты? И получается, что ради одной стройки смещается все в грунтах вокруг и приводит впоследствии к провалам. Или изменение стройкой подземных вод в пятне жилой застройки вокруг такого объекта. Результат – провал ул. Трубной этим летом. Возле Туполевского почтового ящика провал произошел прямо под [жилым] комплексом. Если комплекс провалится, последствия будут угрожать Лефортовскому тоннелю. Потому что здесь мощные развязки теплотрассы. А провал на Ленинградском проспекте, который занял почти 400 м, в который “Камаз” упал? Мы об этой строительной трещине предупреждали, а нас прогнали.
- Какие районы в Москве наиболее опасны? Вы же наверняка исследовали город...
- Мы исследовали вместе с учеными. Провалоопасность есть. Наибольшая – Центральный административный округ, Северный административный округ, особенно в районе Мневников, ул. Маршала Жукова, Тухачевского, Берзарина, Хорошево-Мневники, Хорошевка, ул. Куусинена. Но это надо уточнять специальным мониторингом.
Тривиальные песочные, песчаные грунты и трещиноватый известняк, суффозионно-карстовые процессы, подболоченность и выщелачивание грунта. Создание полостей.
Ленинградский проспект – чем больше идет котлованирование, чем более углубляются стройки, чем больше бурение, тем больше увеличивается провалоопасность. К какому бурильному агрегату вы ни подойдете, ищите в нескольких метрах от него, а то и в десятках метров вокруг на асфальте трещины или прогибы. Раз они есть на асфальте, то ищите и в домах. Потому что, если асфальт осел, это не значит, что дом останется на месте. У нас дома старые. Нам бы хоть что-то из истории сохранить. И эта история у нас первая лопается, а получается, что это будто бы выгодно. Котлован, так или иначе защищенный только стеной в грунте, приводит к дестабилизации всех грунтов вокруг.
Или возьмите новостройку на углу ул. Новослободской и Садового кольца. Там выстроили красивейший монолитный дом. Он идет каскадом, от семи до девяти этажей. А прямо на урезе Садового раскинули гигантский котлован, еще более мощное строительство. С пятиуровневым гаражом. Его строят, но вокруг холмятся трещины, и еще стяжки не ставили, еще не видят, что уже подвигается весь ансамбль. Это приведет к дестабилизации.
- То есть такая активная застройка города опасна? Вы весь город исследовали?
- Весь пока невозможно.
- А какие места не исследованы?
- Точной стратиграфии и картографии города по динамике геологии нет, потому что принимают ко вниманию общую фундаментальную геологию тех лет, когда она активно изучалась. А она уже другая в
динамике сегодняшних техногенных процессов. Она активно меняется. Глубинные системы заброшены, остались разве что в спецхране. Многие документы утеряны, поэтому я думаю, там [в спецхранах находится описание] 40% того, перед чем мы останавливались, что мы как законопослушные люди не размуровывали, не нарушали целостность покинутых объектов. Пока она не нарушена кем-то, мы не идем туда с проверкой. Это наше правило.
- Провалы грунта, по вашим словам, связаны с чрезмерным строительством без исследований подземных коммуникаций. Какие меры нужно принять, чтобы избежать этой опасности?
- Только мониторинг. Узаконить независимую экспертизу на стройках и в массовом секторе. Дать возможность этой экспертизе иметь слово в судах и на комиссиях любого уровня. У нас получается, что муниципальные чиновники работают по плану. А здание к моменту, когда до него дойдет этот план, уже не выдерживает. Должен быть мобильный центр по мониторингу, минимизации и предотвращению катастроф в ЖКС и геолого-техногенных катаклизмов в городах России. Центр работ на последствиях геолого-техногенных катастроф. Он, возможно федеральный диггерский [центр], выезжает по звонкам граждан, тут же сканируются грунты, разрешение на сканирование должно быть. Если выявляются опасные полости, подключается государство. Если нет непосредственной опасности, то здание ставится на последовательный контроль.
- Существует кадастровый департамент. Может, будет правильным некое объединение? То есть приходят застройщики, а их обязывают предварительно обращаться к вам для получения справок о состоянии подземных грунтов и вообще того, что там – под землей на месте строительства?
- Должен быть другой “недровый” закон. Или хотя бы поправка в закону о недрах. В 1994 г., когда я спускался с [Валерьяном] Викторовым, думал, что через парламентское лобби я смогу организовать хотя бы мнение депутатов, которые могли бы внести дополнение к закону о недрах, которое я предлагал как закон о подземных пространствах мегаполисов в России. Подземные пространства городов неполно узаконены. Строй, пока не дорыл до метро или пока дом не рухнул? Где нормативы? Четкий настоящий государственный закон о недрах, который бы заставил горе-строителей по-другому строить, все равно будет.
- А конкретно что вы предлагаете – какие нормы?
- Не рыть ниже определенного грунтового слоя, определенных коммуникаций. Котлованы должны быть определенного уровня глубины, этажность – высоты. Конечно, в зависимости от конкретного региона, его грунтовых и прочих особенностей. Нужны изменять СНиПы применительно к новым условиям.
- Есть ли уровень безопасности, которого нужно придерживаться? Как глубоко можно копать, по-вашему?
- Раньше всегда считали, что уровень котлована должен быть максимум 7 м. Или около того – все очень индивидуально.
- А роют реально больше?
- Роют, или даже вернее сказать – бурят, по 13–13,5 м. Это максимум. А минимум – 4 м. Но здания-то стали гигантские. Хотят почти европейские здания впихнуть в наши грунты. Где документ, который бы назывался “Сертификат качества на грунты, которые находятся под домом”? Это же сертификат безопасности. И жители, считаю, имеют право получить подобную бумагу. А у нас в лучшем случае дадут личные устные гарантии. Но кто подпишется в том, что дом простоит 30 или 50 лет? Я еще не видел ни одного чиновника, который бы подписал людям подобную бумагу. Люди вселяются в дом, не зная ничего о том, что под ними.
- А что под ними?
- Мы считаем, что котлован, вызвавший усадки и трещины вокруг себя, должен быть заморожен. Если строится гигантское здание, его скорее всего нужно ставить на заморозку, как некогда МГУ. А заморозки никакой. Только элементарная противокарстовая защита.
- У нас, кажется, еще МЭИ стоит на заморозке.
- Да. Но грунты не ставятся на водосливы. Дренаж остается тот же, а его надо весь переделывать. А с какой стати строители будут переделывать дренаж всего района, строя здание в конкретном месте, которое оплачено? Поэтому дренаж района не выдерживает современный локальный дренаж этих зданий. Водопонижения в большом смысле нет, вода уходит в стену в грунте, а стена в грунте что делает? Она под дом не пускает, отбрасывает как плотина. А вокруг стоят “слабые” здания, которые начинают плыть. Потому что большое современное здание дезорганизовало всю структуру грунтов вокруг, водотоки. И не соответствует коммуникациям, находящимся вокруг.
- Под городом со времен Второй мировой войны остались бункеры и бомбоубежища. В одном из них сделали музей. Власти города должны содержать эти сооружения, но денег нет. И их сдают в аренду. Ваше мнение – их можно использовать таким образом?
- Нет. Я вам сейчас больше расскажу. Власти настаивают на сохранении фильтровентиляционных установок и герметика на дверях. Но от приходящих кураторов отделываются, двери вообще убирают, делают перепланировку бункера, который являлся, возможно, одной из опор этого здания, понимаете? Фильтровентиляционные установки убирают! Где выполнение президентской программы по восстановлению этих бункеров? Президентская программа по ЖКХ и восстановлению безопасности хромает на уровне простых чинов и коопераций, которые создают там свои склады и различные помещения, лишая здания базиса. Меняются несущие способности фундаментов, грунтов и т. д. А над ними живут люди. Мы так спасали одно здание, его вовремя успели забетонировать. Но трещины пошли. Мы с ГУ ГОЧС работали. Это хороший пример того, что может случиться.
- Все эти помещения должны сохраняться в том виде, в котором они есть?
- Можно взять подземный бункер, как это сделали некие девочки на Таганке, я не знаю, почему они его получили в свое распоряжение. Они собираются делать там танцпол. Ни в коем случае нельзя давать молодежи танцевать на глубине 60 м. Бункер может быть музеем и посещаться как музей. Не более того. Такой объект опасно перепрофилировать. Военные могут его забрать в любой момент. Любая опасность – биологическая война, например. Эти места сразу станут важными.
- А что вы знаете про вторую линию метро, дублирующую?
- Объект “Д6”?
- В каком состоянии он находится?
- “Метро-2” – “Д6” – в главных линиях и тоннелях в основном все нормально, этот объект той же государственной секретности, что и был, и так же эксплуатируется. А огромное хозяйство вокруг него частично не используется. Потому что раньше это были “закрома родины”, в которых работали тысячи людей. А сейчас осталась [только] основная линия. Все остальное отпало. Предприятия не могли это полностью содержать, потому что это были линии между метро и закрытыми заводами, спецдачами, которые потеряли основную ценность после распада СССР. Между аэродромами, спецтрассами и штабами. Сейчас это не могут воссоединить, не хватает средств. А в СССР все работали на это. Существуют отводки от линий в различные горные выработки, в которых стояли машины, рывшие эти тоннели, их так и не подняли наверх. Развязки питающих шин и подстанций, специальных СТП и ТПП к реакторам и от них, которые ныне недоступны. Само хозяйство там живет, но отрезано от главных входов. Каждый контролирует только вход на свою территорию. Многих линий и на картах уже нет. Их либо забетонировали, либо повесили решетки, либо брезент висит. По иным недостроям бежит вода. Это пласт дезорганизованного хозяйства, не состоящего ни на чьем балансе. Но рано или поздно его будут осваивать. Уже были разговоры о нашем участии в том,чтобы это хозяйство по-новому наладить.
- Слушая вас, у меня сложилось впечатление, что подземная Москва, о которой все судачат, совсем не миф?
- Не миф. Если бы это был миф, у нас бы давно опустились руки, потому что мы бы развенчали его. Мы вообще та организация, которая развенчивает мифы.
- Из ваших описаний получается, что площадь подземного города такая огромная, как и наземного?
- Да, такая же, если не больше. А вообще не миф никакое подземелье другого города мира. Я вам могу много о подземельях мира рассказать.
- Какие критерии должна выдерживать ваша форма – определенную температуру или должен быть определенный материал?
- Сложно описать – надо показывать. У нас есть бронешлемы знаменитой команды “Альфа”, которые мы одевали еще на “Норд-Осте”. Потом нам их подарили.
- Вы принимали участие в освобождении заложников?
- По сути, мы помогли разрулить всю ситуацию, об этом теперь можно писать. Мы не получали награды. Мы шли не за них. Мы приехали, я добился встречи с руководством операции по освобождению заложников на “Норд-Осте”, они нас приняли. Выслушали по ряду вопросов, взяли нас со всеми командами и группами в штаб спецназначения. Мы вместе отрабатывали ситуации, предложили подземный штурм. Мы его подготовили, подвергались опасностям. Я получил удар газом.
- А почему о вашем участии ничего не было известно на тот момент?
- Потому что вся информация начала просачиваться в последующие годы, когда мы поняли: что-то можно озвучить. Есть группа “Д”. Мы предлагаем эту группу антитеррора создать под землей.
- Практически предлагаете властям создать спецподразделение?
- Почему бы и нет? Мы готовы на все, тренируемся, работаем с кураторами. Нас прокуратура вызывает на взрывы, Генпрокуратура с нами работает.
- Вы говорили, что нужны нормативы, законодательство. Тогда логичнее всего сделать движение ведомством?
- Движение диггеров надо оставить в покое, дать ему возможность развиваться. Не делать подконтрольным, рамочным.
- Я не об этом, вас не нужно делать подконтрольными. Просто сделать отдельной структурой.
- Мы готовы ведомство создать, мы давно говорили о такой структуре. Департамент, который будет контролировать подземку городов и нести [за нее] полную ответственность. Мне отвечают, когда я говорю о департаменте: “Над вами придется поставить нашего генерала или еще кого-то”. Почему? Мы отказываемся, и ничего не делается. Для такой отрасли нужен контроль, согласен, но не среднего звена, а, скажем, непосредственно президентский. Лучше мы сами создадим нечто вроде службы помощи государству, найдя спонсоров – уже очень серьезных, понимающих ситуацию.
- А не было предложения уехать из Москвы и жить и работать в том же Нью-Йорке?
- Были предложения, но нам там тяжело. Работать можно, а жить надо здесь. Мы русские люди.
- Есть ли у вас догадки по поводу судьбы библиотеки Ивана Грозного?
- Немало. Мы этим много занимались в свое время. Богатые люди вкладывали деньги, брали у нас координаты, но не хотели с нами работать, хотели сами достать, но у них ничего не получилось. Сколько бы ни вкладывали денег, эта библиотека не пойдет в нечистые руки. У нас есть догадки, расчеты и свидетельства, которые, видимо, для других не были убедительны. Если к ней еще не подошла вода при прокладке коммуникаций в Боровицком холме, то, возможно, она еще находится там до сих пор. К этому сходится многое. И кое-что мы визуально видели во время работ по восстановлению храма Христа Спасителя, когда через остатки Алексеевского монастыря, через бывшие ходы возле бункерной зоны Дворца Советов мы проходили в Лебяжий переулок. И от недостроенного Дома Пашкова там ход идет в сторону Боровицких ворот. Там есть свидетельства, что кое-что замуровывалось в древнее время.