Новое противостояние: Другой капитализм

В Соединенных Штатах сегодня все более укрепляется мнение, что противоречия между демократическими странами Запада и недемократическими державами Евразии (прежде всего Китаем и Россией) носят вполне принципиальный характер и, возможно, обозначают основную линию конфронтации XXI в. Один из лучших российских обозревателей международных проблем Федор Лукьянов в статье, опубликованной неделю назад на этой странице («Ведомости» от 10.09.2007, стр. А4), возражает: конструирование новой холодной войны – дело недальновидных политиканов. Реальность не укладывается в простую дихотомию «демократия – не демократия», линия разлома проходит не там. А где?

Новая альтернатива

Сразу после падения Советского Союза и мировой социалистической системы дело выглядело предельно ясно. Образцовые институты рыночной демократии сложились в ряде стран Европы и Северной Америки в результате достаточно длительного эволюционного развития (XVII–XX вв.). В итоге во второй половине XX в. именно эта группа стран совершила наиболее впечатляющий рывок в экономическом развитии и достигла уровня жизни населения, невиданного в большинстве стран остального мира. Альтернативная экономическая система (социалистическая), основанная на институтах государственного планирования, принуждения и отказа от частной собственности, не смогла обеспечить сопоставимого уровня и качества жизни и потерпела крах. Представлялось совершенно очевидным и неизбежным, что результатом этого краха станет заимствование и строительство в странах бывшего социализма системы институтов западных стран, обеспечивших им процветание.

Однако параллельно с «соревнованием двух систем» во второй половине XX в. оформлялось еще одно явление. В процессе послевоенного восстановления Япония продемонстрировала пример чрезвычайно успешной адаптации рыночных институтов к традиционному социально-политическому укладу, сильно отличавшемуся от западного. На этой базе в 1960-е гг. была создана мощная экспортоориентированная экономика. И при том, что социально-политическая система впоследствии эволюционировала в направлении западной институциональной среды, институты эти заимствовались и формировались не сразу, а по мере роста экономики и не в полном объеме.

Еще более ярко необязательность наличия набора институтов западного образца для запуска бурного экономического роста проявила себя в истории корейского «экономического чуда». Третьим случаем стал Сингапур. Наконец, самый масштабный пример бурного экономического роста в отсутствие набора базовых свобод явил в последние десятилетия коммунистический Китай.

Несмотря на специфику каждого из этих случаев, в целом сформировались контуры особой модели экономического роста и «вхождения в рынок». Она предполагает создание экспортоориентированной экономики, использующей относительно дешевый труд, постепенное и ограниченное заимствование рыночных институтов западного образца, необходимых для обеспечения конкурентоспособности экспорта, при сильном запаздывании или полном отказе от заимствования политических институтов. И наконец, она предполагает значительное участие государства в процессе запуска «экономики роста» (концепция «государства-предпринимателя»).

Глобализация и «другой капитализм»

Последние десятилетия явили нам еще несколько примеров «самобытного» и относительно успешного строительства рыночной экономики, при котором западные институты экспортируются далеко не все и не в полном объеме. А опыт «государственного предпринимательства» был к тому же заимствован и развит некоторыми странами, экономика которых традиционно основана на сырьевом экспорте. Правительства этих стран, управляющие, как правило, национальными сырьевыми компаниями, с одной стороны, сохраняют относительно закрытый внутренний экономический режим, а с другой – придерживаются стратегии активной интеграции национальных сырьевых компаний в глобальный рынок, перераспределяя и инвестируя прибыли на внешних рынках и диверсифицируя бизнес. Более того, их финансовая и бюджетная политика в период нового нефтяного бума в значительной степени следует принципам, сформулированным ненавистными им «монетаристами» из международных организаций.

Если подытожить опыт последних 20 лет, то можно, наверное, сказать, что в целом правящие элиты третьего мира сделали из крушения социалистической экономики и империи СССР не тот вывод, который казался наиболее очевидным 17 лет назад. Тогда неизбежным и неопровержимым выглядел вывод о безусловном преимуществе западной институциональной модели, в которой частная собственность, свободная конкуренция и разделение властей являются базовыми условиями экономического успеха.

Реальные же выводы, сформировавшиеся в альтернативную доктрину к середине нынешнего десятилетия, выглядят приблизительно следующим образом.

Элиты «отстающих» стран осознали, во-первых, что мировая экономика глобальна и альтернативы этому нет, т. е. попытки построения автаркических, замкнутых экономик обречены на провал. А следовательно, участие в мировом разделении труда и глобальной конкуренции неизбежно. Во-вторых, они осознали, что экономический успех является необходимым условием обеспечения суверенитета и политической устойчивости, а эффективность силового и идеологического контроля ограничена – железные занавесы, бетонные стены и колючая проволока устарели. И наконец, третий вывод можно определить как концепцию «асимметричного участия в глобальной конкуренции». Он сводится к открытию, что включение в глобальную конкуренцию необязательно должно сопровождаться формированием полноценной конкурентной среды (включая политическую конкуренцию) внутри страны. А значит, включение в глобальную конкуренцию при определенных условиях не ведет с неизбежностью к утрате правящей элитой ее неконкурентных преимуществ. Напротив, благодаря включению в глобальную конкуренцию эти преимущества могут быть реализованы гораздо полнее и эффективнее, чем на ограниченном внутреннем рынке, особенно если включение в эту конкуренцию будет проходить при поддержке консолидированных усилий государства и компенсирует недостаток стартового капитала и инвестиций (концепция «государства-корпорации»).

Конфронтация или конвергенция?

Таким образом, можно, кажется, сказать, что с падением социалистической империи на планете действительно победила идея глобального рынка, но отнюдь не идея западных ценностей и западных институтов. И это важное различие все более определяет сегодня характер глобального рынка и архитектуру мировых взаимоотношений.

Если 30 лет назад казалось, что победа рынка означает неизбежную с тем или иным лагом и оговорками победу капитализма западного образца, а значит, и демократии, то сегодня все более отчетливо на планете оформляются два капитализма. Один – с демократией, другой – без. Один – либеральный, другой – корпоративистский. Для одного конкуренция является универсальным принципом, для другого – инструментом, зона применения которого ограничена. В одном случае государство выглядит как набор институтов, взаимно сдерживающих друг друга (парламент, исполнительная власть, суд, гражданское общество), что открывает простор для реализации частных интересов. В другом государство выглядит как сжатый кулак, ограничивающий интересы частные во имя доминирующей цели, понимаемой как общая. Соответственно, для одного права личности являются приоритетом по сравнению с правами государства, для другого – наоборот.

Сегодня глобальная конкуренция двух этих капитализмов выглядит наиболее вероятным центральным сюжетом предстоящих десятилетий. Для обоих капитализмов существование и притязания другого представляют явную угрозу, являются посягательством на его сокровенные принципы. Оба стремятся совершить экспансию и готовы к активным действиям на «территории противника».

Собственно, предотвратить решительное и полномасштабное столкновение этих капитализмов может лишь одно обстоятельство. Оба они сегодня действуют на едином глобальном рынке, на котором извлекают выгоду, обмениваясь ресурсами с «противником». Однако борьба за правила, которые будут установлены на этом рынке, борьба за то, чьим этот рынок в результате окажется, предстоит нешуточная.-