Лес да лес кругом и золотая «Рожь»

Третьяковская галерея решила снять хрестоматийный глянец с классика русского пейзажа
Каждая сосна у Шишкина освещена солнцем/ С. Николаев

Художник Иван Иванович Шишкин – это картинка в твоем букваре («Рожь») и фантик от шоколадной конфетки (сильно кадрированная репродукция «Утра в сосновом лесу»). Нет другого русского художника, который вошел бы в национальное сознание и быт сразу двумя картинами. Но всенародная популярность и массовое употребление живописи Шишкина привели к весьма печальным последствиям – всякий пиетет к художнику потерялся вместе с интересом.

Третьяковская галерея, долго и вдумчиво готовящая юбилейную, к 175-летию со дня рождения, выставку классика русского пейзажа, поставила перед собой достойную задачу: показать творчество Шишкина в максимальной полноте и очистить его от хрестоматийного глянца – синонима скуки.

Для осуществления этой достойной цели в здание ГТГ на Крымском Валу была привезена живопись из постоянной экспозиции в Лаврушинском переулке, собраны картины из провинциальных музеев и частных собраний, а в центре выставки разместился большой раздел графики, которая обычно хранится в запасниках.

Кроме этого в экспозиции выделен специальный раздел, раскрывающий творческий метод художника: собраны его альбомы, где он неутомимо зарисовывал родную природу, труды по ботанике, которые он изучал, гербарии, которые он составлял, литографические камни и офортные доски, которыми он пользовался, а также старые фотоаппараты. Шишкин профессионально фотографировал.

От глянца и скуки все эти предпринятые действия выставку не спасли только потому, что художник сам любил навести блеск на свои пейзажи и не боялся злоупотребить внешними эффектами, а мастеровитая его живопись, честно сказать, достаточно однообразна: лес да лес в основном. От выставки Шишкина, разумеется, никаких других сюжетов ждать не приходилось, но все же, беспрестанно совершенствуя свое незаурядное мастерство в течение десятилетий, он так и не вышел за рамки парадного портрета русской природы и даже задачи перед собой такой не ставил. Природа у него всегда величественна, эффектна и безмятежно статична. Собственно говоря, благодаря этой театральной величавости картины Шишкина и внесли в советские времена в хрестоматии – холодно, эффектно, без нерва и воображения, но очень патриотично.

Насколько патриотично – вопрос не праздный, русские пейзажи художника по-немецки суховаты. Закончив Императорскую академию художеств с золотой медалью, Шишкин получил право на трехгодичную пенсионерскую поездку за границу. Выбрал Германию (Италию он не любил за излишнюю красоту) и хотя скучал там по русской природе, маэстрией немецких художников заразился.

Искусствоведы, конечно, различают в творчестве художника Шишкина различные периоды и исследуют этапы развития его художественного языка. Отмечают переход от романтизма к натурализму и объективизму, но не ученому эти различия не слишком заметны. Все пейзажи Шишкина выступают на выставке единым крупноформатным эпическим монолитом.

В общем, юбилейная ревизия творчества художника никаких открытий не принесла, несмотря на все старания музея. То, что он был превосходный рисовальщик, но не лучший живописец, не было секретом даже для его современников. К классику русского пейзажа в Третьяковке отнеслись с почтением, это понятно. Но и выставке, и статьям в каталоге, как и самим пейзажам Шишкина, не хватает конфликта, драматизма, настроения. А без них как-то скучно – одно сплошное торжество деревьев, веток, мишек и солнечных бликов.

Выставка Шишкина в Третьяковке обречена быть чемпионом по посещаемости. Школьников будут водить на нее классами. Родители, озабоченные культурным развитием своих детей, придут на нее в выходные. Но вряд ли старания музейных работников, все их педагогические затеи смогут сделать такой поход занимательным.

Жизнь русского пейзажиста

Шишкин прожил жизнь художника, особых событий в ней не было. Кроме трагического периода, когда в течение нескольких лет умерли его отец, маленький сын, жена, еще один сын и вторая жена. На время художник перестал писать и запил сильнее прежнего. Но потом вновь взялся за кисть и умер в мастерской за мольбертом.