Чьи это мухи? Это мухи наши, товарищи

Простая балабановская история о том, как в 1984 г. в городке Ленинске капитан милиции Журов похитил и мучил дочь секретаря райкома, успела обрасти таким слоем трактовок и комментариев, что хочется для начала вернуться к моменту, когда фильм еще мало кто видел, но обсуждали, кажется, уже решительно все, кто интересуется актуальным кино и искусством вообще.

Премьеру готовили как атомную бомбу. К потенциально запретному (да разве ж пропустит такое цензура!) плоду допускали дозированно и разборчиво. Закрытые просмотры для блогеров – такого в нашей кинопрокатной практике прежде не было. Блогеры выходили перепаханные и немедленно писали в сетевых дневниках, что после фильма хочется тут же напиться. Насчет сюжета почти никто не кололся, зато отмечались детали: «А какие там мухи!»

В ожидании мух и цензурных гонений киноманы провели как минимум месяца два; рвануло на июньском «Кинотавре». Скандал был неизбежен, но выглядел скорее цеховым. Жюри закономерно проигнорировало фильм, удовлетворив и противников, и сторонников (для которых был важен принцип «все или ничего»). Вдрызг разругались лишь критики, чей приз был уже адресован Балабанову, но достался в итоге не только ему. Довольно спокойно (для бомбы) прошел фильм и в широком (для столь радикальной вещи) прокате. Так к чему городить огород? Кино не для всех, и точка.

Не точка. Социологи утверждают, что не отторжение обществом диагноза, а именно равнодушие к нему – симптом запущенной болезни. А в том, что «Груз 200» диагноз, не сомневается никто. Причем диагноз абсолютно своевременный. Появись этот фильм 10 лет назад, когда Балабанов его задумал, он был бы воспринят как газета «Не дай бог!» – антикоммунизм, и ничего больше. Сегодня ясно, что одним только ударом по ностальгии дело не ограничивается: «Груз 200» – длящийся ужас.

Фильм не просто получил тонну трактовок, нередко противоположных – кто-то назвал балабановскую критику гниющего СССР ультраправой, а кто-то – ультралевой (что, кстати, намного интересней). Вокруг «Груза» возникло невероятно интенсивное интеллектуальное поле, куда мощнее, чем вокруг фильма-антипода – «Острова», тоже диагноза, но приятного, общедоступного, сугубо комфортного. «Груз 200» принципиально некомфортен и при кажущейся простоте почти бездонен. Я помню его чуть не покадрово, передумал, наговорил и прочитал о нем с избытком, а фильм все равно ускользает и не дает покоя, избавиться от него не получается.

Возможно, потому, что Балабанов совершил действительно уникальный для российского кино жест. Его «Груз» – несомненно, психоанализ общества, причем первый на нашем экране за все постперестроечное время. Но одновременно это последовательный и безжалостный самоанализ, недаром режиссер шокировал публику заявлениями, что это кино о любви. Оно и есть о любви. По-настоящему бесстрашный художник должен был это проговорить: я – часть эпохи, это моя молодость. И несмотря на всю показанную жуть, к собственному ужасу, я ведь до сих пор это время люблю, это не вытравить из меня никогда, это болезнь, наваждение, мания.

В этом смысле «Груз 200» не только самый болезненный, но и самый честный российский фильм за много лет. Сложнее и важнее всего для зрителя – суметь примерить его на себя, быть готовым на ответную честность. Полгода, прошедшие после проката, показывают, что эта честность никому по большому счету не нужна. Зато «Остров» был прокручен по ТВ с феерическим успехом: юродивый за нас всех покаялся, и слава богу.

По данным «Левада-центра» за декабрь, 55% россиян сожалеют о распаде СССР. Равнодушие к «Грузу 200» говорит о том, что никто из сожалеющих не способен оглянуться ни на СССР, ни на себя тогдашнего, предпочитая радостно-отупляющую ностальгию всевозможных старых песен о главном. А значит, не способен и понять что-то важное про себя сегодняшнего. И это куда страшнее показанных Алексеем Балабановым разлагающихся трупов и жужжащих над ними мух.