Разговор сквозь решетку

Михаил Ходорковский, который находится под следствием по новому обвинению – в присвоении имущества, дал Financial Times первое с момента ареста в 2003 г. интервью

Михаил Ходорковский лично отвечал на вопросы корреспондента Financial Times (см. стр. А6). Это стало возможно во время 40-минутного перерыва в слушаниях по новым обвинениям, выдвинутым против него.

Во время беседы, проходившей вчера в зале суда в Чите, Ходорковский стоял в металлической клетке. Облокотившись на прутья решетки, он выглядел изможденным – шел восьмой день его голодовки в поддержку находящегося в заключении бывшего вице-президента ЮКОСа Василия Алексаняна. Однако на вопросы о своем здоровье Ходорковский неизменно отвечал: «Нормально».

Михаил Ходорковский поделился сомнениями в том, сможет ли Дмитрий Медведев, став президентом, исправить ущерб, нанесенный правовой системе при Владимире Путине: «Традиции и состояние умов и отсутствие сил, способных [поддержать] любое движение к верховенству закона, будут против него. Так что... дай Боже ему силы сделать это».

Несмотря на все это, Ходорковский с оптимизмом смотрит в будущее России, считая ее европейской страной с демократическими традициями. Он не разделяет обеспокоенность некоторых общественных лидеров и лидеров оппозиции тем, что демократические свободы в стране будут разрушаться и далее: «Люди могут жить свободно, интернет работает». «Невозможно», чтобы Россия вернулась в самые черные дни советского прошлого, говорит Ходорковский.

Ходорковский отбывал восьмилетний срок в колонии Краснокаменска – мрачного городка с урановыми рудниками недалеко от китайской границы. Там человек, чье состояние некогда составляло $13 млрд, шил рубашки и рукавицы. Но в 2007 г., когда против него были выдвинуты новые обвинения в присвоении более $30 млрд от продажи нефти ЮКОСа, его перевели в Читу. Теперь Ходорковский проводит дни, знакомясь с документами для нового суда. Если он будет признан виновным, ему грозит до 22 лет заключения.

Ходорковский признал, что, когда прибыл в колонию Краснокаменска, к нему относились с любопытством. Но, по его словам, заключенные и местные жители относились к нему лучше, чем москвичи. «Здесь слово «совесть» еще не забыто, – вспоминает он. – Я им [заключенным] сказал: что ж, у вас раньше не было политического заключенного. Теперь он у вас появился. Привыкайте к этому».