Я хотел бы быть русским

Слухи о том, что Нобелевская премия Эстерхази не минует, поползли с тех пор, как в свет вышла Harmonia Caelestis («Небесная гармония», 2000) – увлекательный роман-игра, излагающий историю аристократического рода Эстерхази. Представлять эту книгу, впервые выпущенную на русском в полном виде, Петер и приехал в Россию.

– Петер, у вас в Москве прошло уже несколько встреч с читателями. Как вам русская публика?

– Я отношусь к русской читательской среде предвзято. Впечатление величия от русской литературы настолько сильное, что это накладывается и на все здесь. Я говорю это не из вежливости, для меня быть опубликованным на русском языке действительно особое событие. Хотя мои книги переведены примерно на 25 языков, меня очень волнует, что произойдет с романом именно здесь. А если говорить конкретно, интересно было, что на презентацию пришло так много людей.

– Ваш роман Harmonia Caelestis вовсе не семейная сага, но форму семейной саги использует. Жанр саги – один из самых живучих и популярных в западноевропейской традиции, но вот в России саги не пишут и никогда не писали. Интересно почему?

– Наверное, потому, что семейный роман очень крепко связан с буржуазной средой. Поэтому и в Венгрии нет традиции семейного романа, у нас тоже не было буржуазии. Были только аристократы и крестьяне, а слоя между ними не было. Семейный роман – это жанр, который обладает большими резервами и огромной энергетикой. Любому читателю этот жанр близок. И еще в семейном романе проявляется и китч, и ностальгия. Рискну предположить, что самый плохой роман в мировой литературе написан в жанре семейного.

– Разве чувство ностальгии не может быть творческим?

– Я определяю ностальгию как ложную форму воспоминаний. Когда воспоминания подчинены ностальгии – это ложь. Есть такой шлягер венгерский: «Я помню только прекрасное». Это и есть китч – помнить только прекрасное. Поэтому семейный роман как форма и скрывает в себе не только огромные возможности, но и опасности...

– ...Которых вы успешно избегаете, используя разорванное письмо, раскавыченные цитаты, сталкивая века и эпохи... Значит ли это, что сегодня линейное повествование в стиле «родился, женился» в принципе невозможно?

– Утверждать это нельзя. Кто может, пусть напишет. Кто мешает современным композиторам писать такую же приятственную музыку, как Моцарт, художникам писать такие же простые и ясные вещи, как во времена Микеланджело? И кто мешает читателям жить линейной жизнью, такой же, как когда-то? Вот когда ваша жизнь будет простой, линейной, тогда и мои книги будут линейными. Словом, это не вопрос писательского выбора.

– Как вы ощущаете собственное место в истории рода Эстерхази?

– Я никакой роли в истории этой семьи не играю. История аристократического рода Эстерхази закончилась. Семья существует, потому что у меня четверо детей, но рода Эстерхази больше нет. А я просто попытался использовать то обстоятельство, что случайно родился в этой семье.

– Вы пишете на языке, принадлежащем к финно-угорской группе, что для Европы уникально. Это преимущество или препятствие?

– Само собой: если ты пишешь по-венгерски, ты пишешь на языке малого народа и тебе трудней пробиться в мир. Но интересней тут другое. Писатели больших языков и культур совершенно иначе воспринимают мир. Они этим миром владеют. Испанский писатель может пересечь океан и продолжать говорить по-испански. И даже за океаном он чувствует себя дома. Я делаю два шага и сразу же оказываюсь в иной среде. Это именно так, но это не значит, что я кому-то завидую, мне с венгерским языком жить комфортно. Как было бы комфортно и с любым. Родись я словаком, любил бы словацкий. И все же, если бы у меня была вторая жизнь, в этой второй жизни я хотел бы быть русским. В стране с такой сильной романной традицией писать было бы очень интересно.