Перестройка: Бесконечный ремонт
Начавшись в СССР более 20 лет назад, перестройка и сегодня, по сути, не завершена. Похоже, реформы нельзя закончить, если только не прекратить. Отсюда и неверие народа в преобразования и тем более в реформаторов, для которых они стали профессией. Изменит ли судьбу российских реформ новая команда реформаторов, выстраивающаяся ныне на пороге Кремля? Это первая статья в цикле о российских реформах.
Реформы 1990-х гг. стартовали почти одновременно в разных частях планеты. В 1989–1990 гг. начались перемены в Восточной Европе; в феврале 1992 г. «южное турне» Дэн Сяопина дало новый толчок преобразованиям в Китае; летом 1993 г. в Бразилии Фернандо Кардозо ввел в действие свой Plano Real. Полтора десятилетия спустя можно признать: итоги реформ в России и других странах весьма различны. Почему?
Вызовы, стоявшие перед реформаторами, были схожими. Следовало разрушить плановое ценообразование, либерализовать финансовые рынки, обеспечить передачу в частные руки значительной собственности, привлечь передовые технологии с помощью иностранных инвесторов и, наконец, сделать необратимой поддержку реформ.
Начать и закончить
На наш взгляд, успех реформ в большинстве указанных стран и их относительная неудача в России обусловлена рядом факторов. Во-первых, и в восточноевропейских государствах, и в Китае, и в той же Бразилии элиты и народ были едины в стремлении отвергнуть и забыть собственное недавнее гнетущее прошлое. Во-вторых, реформаторы готовы были обратиться к народным массам с ясными и четкими предложениями и убеждать их в правильности таковых. В-третьих, план реформ предполагал высвобождение инициативы предпринимателей. В-четвертых, преобразования были проведены быстро, а последующее развитие закрепило их результаты. И наконец, в-пятых, необратимость перемен была гарантирована стремительной интеграцией всех вышеперечисленных государств в мировую экономику и международное разделение труда.
В Восточной Европе и Китае все эти шаги были сделаны в 1990–1992 гг. Отказ от регулирования цен породил инфляцию, достигавшую в 1989–1991 гг. в Венгрии 35%, в Болгарии – 340%, а в Польше – 650% в год. В КНР пик был пройден несколько раньше – в 1988–1989 гг., когда темп прироста цен достигал 18%. Однако по мере того, как доля товаров, реализуемых по регулируемым ценам, снизилась (в Восточной Европе – до 15%, в Китае – до 25%), конкуренция и эффективность экономики выросли (переход к рыночным ценам на топливо и энергию снизил удельную энергоемкость ВВП Польши, Чехии и Венгрии к 2000 г. на 30–37% по сравнению с 1989 г.). Приватизация в Восточной Европе открыла доступ к производственным и финансовым активам как национальным, так и международным инвесторам; в Китае с 1993 г. было допущено создание компаний и корпораций со 100%-ным западным капиталом. В результате к 2001 г. на принадлежащих иностранцам компаниях было занято 16% промышленных рабочих в КНР, 22,4% – в Польше, 24,9% – в Чехии и 29,6% – в Венгрии.
Реформы были проведены быстро. Контроль над ценами, в том числе и на энергоносители, был отменен не позже 1 января 1994 г. Началась демонополизация. Массовый приход иностранного капитала в экономику состоялся еще в 1993-м; в последующие два-три года были приватизированы (в Восточной Европе) или основаны (в Китае) компании, ныне находящиеся в иностранной собственности. Реформы закреплялись рядом базовых законов (в Венгрии таких было девять, в Польше – 11, в Чехии – 13, в Китае – не более 10), на протяжении последующих 10 лет в них не вносилось существенных изменений. Государство не считало период реформ исключительным: в Восточной Европе продолжалась нормальная политическая жизнь, с 1995 г. правые правительства начали уступать место левым, с начала 2000-х пошла обратная волна; даже китайская компартия не провела ни одного чрезвычайного съезда. В 1995–1996 гг. восточноевропейские страны вступили в ВТО; Китай вошел в ее состав с декабря 2001 г. Последняя точка в Восточной Европе была поставлена в 2004–2007 гг., когда все государства бывшего Варшавского блока и страны Балтии вступили в ЕС.
Период транзита уложился в 10–12 лет, собственно реформы заняли 3–6 лет, остальное время экономика и общество привыкали к их итогам. Результаты впечатляют: с 1991 г. ВВП Китая вырос в 4,8 раза, промышленность – в 7,1 раза. В 1998–1999 гг. все страны Восточной Европы вышли на дореформенный уровень развития экономики, а к концу прошлого года ВВП Венгрии, Польши и Чехии превышал показатели 1989 г. соответственно на 27%, 30% и 49%. Доля экспорта в ВВП выросла во всех указанных странах в 6–9 раз. В 2007 г. Китай поставил на мировой рынок промышленных товаров более чем на $1 трлн. Экспорт из Венгрии, Польши и Чехии (стран без природных ресурсов и населением в 60 млн человек) достиг в 2007 г. $308 млрд и вплотную приблизился к российскому показателю, обеспеченному нефтью и газом. При этом от 53% до 64% граждан восточноевропейских стран поддерживают реформы (хотя и выступали против них в свое время), считая их ушедшим в прошлое эпизодом истории своих стран.
Начать и не закончить
В России ни одно из преобразований, начатых в конце 1980-х, не было быстро и решительно доведено до конца. Стабилизация рубля, почти достигнутая в 1995–1996 гг., рассыпалась в прах в 1998-м. Борьба с монополиями закончилась, не начавшись. Приватизация крупнейших компаний состоялась только в 1996 г. и до сих пор вызывает споры. С 2003 г. доля государства в бизнес-проектах стала расти – вплоть до ренационализации. С проведением пенсионной реформы бюджет Пенсионного фонда стал дефицитным, хотя коэффициент замещения зарплаты пенсией ниже 28% (в 2001 г. он достигал 32%) и постоянно снижается. Правительство провело десятки реорганизаций, а число чиновников выросло почти вдвое – с 950 000 чел. в 1991 г. до 1,69 млн в 2007-м. Их цель – препятствовать развитию экономики, дезориентируя ее субъекты: после «завершения» налоговой реформы в 2005–2007 гг. в Налоговый кодекс внесено 76 изменений (по одному каждые две недели). Законодателей реформировали не меньше: ни один парламент СССР или России в 1987–2007 гг. не избирался по той же процедуре, что предшествующий. Интеграция в СНГ провалилась, а вступление России в ВТО стало самым долгим за всю историю организации.
Можно ли проводить реформы ради реформ? Судя по нашему опыту – да, можно. Но каков смысл? ВВП России только в прошлом году превысил уровень 1989 г. – и то благодаря ценам на энергоносители. Их доля в экспорте превышает советские показатели, а доля машиностроения упала с 14% до 3,6%. За чертой бедности в стране живут более 26 млн человек – около 18% граждан. Конкуренция с иностранными компаниями проиграна: авиа- и судостроение находятся в коме, более 50% автомобилей, 85% лекарств ввозятся из-за рубежа, как и качественная компьютерная техника и средства мобильной связи. Инфраструктура не развивается: за годы реформ в Китае было построено 485 000 км новых дорог с твердым покрытием (из них 160 000 км автострад); в результате протяженность дорожной сети выросла на 139%, в России же она сократилась (!) на 12%. Наука деградирует, вузы становятся прибежищем дилетантов.
Почему в России продолжаются реформы, давно закончившиеся там, где их начали одновременно с нами? Прежде всего потому, что российские реформаторы – не контрэлита, боровшаяся за свои идеалы, а простой продукт разложения советского общества. Именно поэтому правящий класс не смог отринуть «достижения» прошлого и перестать лить притворные слезы по советской эпохе. Именно поэтому политику захлестывает популизм и не делается ничего для обретения поддержки среднего класса и формирования подлинной демократической среды. Именно поэтому возник целый слой государственных мужей, способных выдвигать реформаторские идеи, но вовсе не заинтересованных в воплощении их в жизнь.
Задача любой реформы – создать новые условия для жизни общества и дать обществу приспособиться к ним. Гарантия их необратимости – обеспечение конкуренции, открытость мировым рынкам, интеграция в международные организации, создание демократической (как в Восточной Европе и Бразилии) или меритократической (как в Китае) системы отбора управленцев. Успешны реформы, заканчивающиеся быстро и создающие систему, не нуждающуюся в немедленном дальнейшем реформировании. Нескончаемость же реформ – это верный признак несостоятельности реформаторов.