Виктор Христенко: «Чем прозрачнее, тем проще жить», - Виктор Христенко, министр промышленности и энергетики России

– Они все так или иначе нашли себе место на этом свете. Кстати, «Итера» отметила 10-летний юбилей работы по контрактам на поставку газа Свердловской области, одному из крупнейших регионов – потребителей газа в стране. Даже связанные с «Газпромом» компании работают как на рынке долгосрочных контрактов, так и на ЭТП в рамках своей доли продукции. Но я сейчас имею в виду крупнейшие нефтяные компании, активно работающие на газовом рынке, – «Лукойл», «Роснефть», ТНК-ВР. Не бывает чисто нефтяных месторождений, если только все не палишь (попутный нефтяной газ на факелах. – «Ведомости»). А палить скоро будет трудно. Крупные добытчики заинтересованы во внутренней ценовой политике, в нормальном налогообложении даже больше, чем «Газпром». Потому что у них другого ресурса нет. «Газпром» может компенсировать потери в России за счет экспорта. А они нефтью газ не просубсидируют. Потому что по нефти все «снял» бюджет после $25,5 за баррель. Для них вообще котировка нефти на рынке мало что значит, поскольку у них $25,5 – и до свидания.

Виктору Христенко впору присваивать звание «ветеран российского правительства»: дольше него в кабинете министров трудится разве что министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу. А по широте профессиональных интересов с ним сейчас вряд ли кто сравнится: Министерство промышленности и энергетики курирует, как замечает не чуждый иронии Христенко, все – «от космоса до канализации». О том, как работает это хозяйство и какие перемены его ожидают, министр рассказал, посетив редакцию «Ведомостей».

– В этом году председатель правящей партии возглавит правительство – впервые за весь постсоветский период. Как это скажется на работе кабинета министров? Вы сами не собираетесь вступить в партию?

– Я за всю свою жизнь никогда не был ни в какой партии, был и останусь беспартийным. Для меня гораздо более значимо не наличие партбилета в кармане, а профессионализм. А наложит ли это [назначение лидера «Единой России» премьер-министром] какой-то отпечаток в целом на деятельность правительства... Самое главное – чтобы не пострадал профессиональный уровень работы. И чтобы к тем атрибутам власти, которые в просторечии называются аппаратной борьбой, не добавились еще какие-то инновации подобного рода, которые бы сказались на качестве работы.

– Будут ли перераспределены полномочия между Белым домом и Кремлем после того, как премьер-министром станет Владимир Путин?

– Конституция и закон о правительстве очень точно прописывают компетенции президента, премьера и правительства. Полномочия правительства чрезвычайно широки. Единственное, чего не хватает в законодательстве и чего не удалось сделать в рамках так называемой административной реформы, – точно прописать полномочия министерств. Мне повезло быть членом правительства 10 лет, и на протяжении всего этого времени данная прореха чаще всего компенсировалась за счет того, что многие вопросы в той или иной мере обсуждались на площадке администрации президента. На мой взгляд, правительство с таким премьером, как Путин, будет в состоянии в полной мере и крайне эффективно использовать полномочия правительства, которые прописаны в законах.

– Подвергнется ли коррекции структура правительства в целом и Минпромэнерго в частности?

– Все системы управления складываются под команду управленца. Поэтому структурно, безусловно, необходима гибкость, связанная с тем, кто чем руководит, будучи в обновленной команде. Но у этой гибкости должен быть и рациональный предел. В 2004 г. Минпромэнерго создавалось на базе 12 ведомств. Мы прошли рекордное количество ликвидационных процедур, 1,5 года потратили на эту работу и все-таки машину отстроили. В той системе, которая четыре года функционировала, Минпромэнерго свою роль сыграло и в энергетике, и в промышленности. Я доволен тем, что нам удалось наладить системную работу с промышленностью, структурировать приоритеты, выработать долгосрочные отраслевые стратегии, подготовить инструменты их реализации – от регулятивных до прямых финансовых. Удалось согласовать интересы энергетики как производителя ресурсов и промышленности как их основного потребителя. Эти интересы соединялись в одном месте, и их удавалось учитывать при разработке отраслевых промышленных стратегий и стратегии развития энергетики.

– Не слишком ли много вопросов, которые должен решать один министр промышленности и энергетики?

– Поначалу именно так и было. К счастью, административная реформа непрерывно дрейфовала, причем в разные стороны. Скажем, космос и канализация от Минпромэнерго перешли в сферу ответственности других структур. Некоторые изменения в свое время я сам инициировал, например вывод из-под министерства Ростехнадзора, поскольку убежден, что надзорные органы не могут быть под контролем министерств, так как это вызывает прямой конфликт интересов. Мы должны были сами устанавливать нормы и сами же их контролировать. Надзорные органы – их более 10 – распределены по разным министерствам и точно требуют реформирования. И с точки зрения здравого смысла управления, и для сокращения возможностей для злоупотреблений.

– Но Минпромэнерго недавно занялось еще и фармацевтической отраслью.

– Это тема, которой я сегодня уделяю особое внимание. От отрасли практически мало что осталось. Внутри того, что есть, многое завязано на закупках извне. Мы сейчас готовим стратегию фармацевтики на ближайшие 7–9 лет. Сначала надо откорректировать нормативную базу и выравнять условия конкуренции на внутреннем рынке для российских производителей по отношению к импортным поставщикам. Наша система требований к российским производителям гораздо жестче, чем к допуску на рынок иностранных лекарств. С другой стороны, система сертификации отечественной продукции должна соответствовать мировым стандартам, чтобы российские препараты могли продаваться не только в России, но и за ее пределами.

– А кто будет финансировать разработку новых препаратов?

– До 2012–2013 гг. государство, на мой взгляд, должно выделять средства на финансирование разработки инновационных препаратов. А дальше уже компании встанут на ноги и смогут на эти цели привлекать собственные средства.

– Почему бы вам не создать новую госкорпорацию, которая занималась бы и разработками и продвижением препаратов?

– Таких планов нет. Возможно, у вас или ваших читателей складывается впечатление, что структурные преобразования в тех или иных отраслях являются ключевыми, основополагающими. Я же вижу все наоборот: они являются замыкающими для всей системы действий, которые надо было предпринимать. Если начинать с рисования квадратиков и только потом заниматься целеполаганием, это глупость полная. Структурные преобразования, особенно на отраслевом уровне, имеют смысл тогда, когда все поле действий обозримо, видны необходимые нормативные изменения, инструменты поддержки и т. д. Это, например, касается авиапрома: там создание Объединенной авиастроительной корпорации было именно замыкающим действием.

– А почему консолидация под госконтролем невозможна в фармацевтике?

– Традиционно крупнейшие фармацевтические компании фокусируются на выпуске определенной ограниченной группы препаратов. В разработку инновационных препаратов в этой группе вкладываются миллиарды долларов, не меньше приходится тратить на продвижение нового лекарства. Возврат же этих средств достигается за счет практически тотального присутствия на всех национальных рынках. При этом доля глобальных игроков на национальных рынках составляет 5–7%. В России нет фармацевтических активов, объединив которые можно получить игрока с крупной долей рынка. Даже российского, я уже не говорю о выходе на внешние рынки. В этом смысле я прохладно отношусь даже к консолидации тех активов, которые есть в фармацевтике у государства. Соответствующие предприятия выпускают препараты, которые законодательно запрещены для частного производства, например наркотики. Объединить их, наверное, можно, но экономического рывка это не даст.

– Как в целом может измениться структура правительства?

– Я пока не знаком с планами президента и премьера. Система и так претерпела изменения: все начиналось со структуры, где были укрупненные министерства и один вице-премьер, а сейчас у нас пять вице-премьеров. С моей точки зрения, чрезвычайно важно, чтобы компетенция министерств была подкреплена правом принятия решений по большинству вопросов, которые по конституционному закону о правительстве не относятся к исключительной компетенции премьер-министра или исключительной компетенции правительства как коллегиального органа. Все остальные вопросы должны быть разнесены по компетенции министерств. У управленца есть один продукт, который он делает, – это решения, которые он принимает и за которые отвечает.

Означает ли это, что не будет межминистерских проблем и конфликтов? Конечно, будут. В силу объективных причин – ведь наше законодательство слишком молодое. Оно не могло описать все объекты управления, все отрасли, которыми занимается государство, все процедуры принятия решений. Если мы сопоставим его по объему с американским законодательством, то у нас просто брошюрка по сравнению с американскими томами. И вот для разрешения этих конфликтов и проблем и нужны вице-премьеры.

– Вам хотелось бы, чтобы в сфере вашей компетенции остались и промышленность, и энергетика?

– Мне хочется, чтобы промышленность и энергетика в нашей стране были эффективными отраслями, а кто и в какой структуре должен руководить этим процессом, решать президенту и премьеру.

– Случайна ли семейственность в нашем правительстве? Премьер приходится тестем министру обороны, а вы женаты на министре здравоохранения. Не мешает ли вам это работать?

– Не мне мешает, а нам [с женой] мешает. И не работе, а обычной жизни. Времени для того, чтобы уделять друг другу внимание, стало еще меньше. Когда мы, условно говоря, встречаемся в 12 ночи, а в 8 утра уже должны расстаться, времени на обсуждение рабочих вопросов не остается. В моей семье вообще о работе в нерабочее время говорить не принято.

– Почему решено серьезно снизить налоговую нагрузку только на нефтяную отрасль?

– Я был очень рад, что после длительной дискуссии Минфин согласился с необходимостью снизить нагрузку на нефтяников, увеличив с $9 до $15 цену отсечения, не облагаемую НДПИ. Другое наше предложение, которое уже оцифровано, – привязать акцизы к качеству нефтепродуктов: чем выше качество, тем ниже налог. Третье предложение – постепенное повышение экспортной пошлины на мазут. Сегодня мазут – самый выгодный нефтепродукт. И это дестимулирует предприятия заниматься более глубокой нефтепереработкой. При этом пошлины на нефтепродукты должны быть закреплены в законе, как это сегодня сделано по сырой нефти. Мы также предложили – и Минфин согласился с этим – ускорить возврат средств, вложенных в приобретение прав на недропользование: не в течение срока лицензии, а за два года.

– Будете ли вы настаивать на снижении НДС?

– Сомневаюсь, что нагрузку нужно снижать тотально, направив на переход на пониженную плоскую ставку НДС весь имеющийся бюджетный ресурс. Нужно учитывать ситуацию в нефтянке, за счет которой обеспечиваются и расходы бюджета, и доходы фонда национального благосостояния. К сожалению, и в январе, и в феврале нефтедобыча падала, а в марте не росла. При этом мы ставим задачу увеличения переработки попутного газа, повышения глубины переработки нефти и ужесточаем требования к качеству с выходом на стандарты «Евро-3–4–5». Это все требует гигантских инвестиций. И ситуация не улучшится, если не снизить налоговую нагрузку на отрасль.

Если мне скажут: голосуем за НДС либо за снижение нагрузки на нефтяную отрасль, я буду голосовать за отраслевые преференции. При этом оставшиеся силы надо направить на повышение эффективности администрирования НДС.

– Как вы думаете, председатель правления «Газпрома» Алексей Миллер останется на своем посту?

– Думаю, останется.

– Вы считаете, он эффективный менеджер?

– Да.

– Каковы его главные успехи?

– Я же объяснял, что у меня в анкетах было всю жизнь б/п (беспартийный. – «Ведомости») и будет б/п. В данном случае у нас не партийное собрание, чтобы личное дело товарища Миллера обсуждать. Самая лучшая оценка эффективности – оценка рынка. За два года стоимость «Газпрома» в долларах выросла более чем вдвое. У компании инвестиционный рейтинг, ее показатели строго отслеживают аудиторы и рейтинговые агентства.

– Но ведь в последние годы капитализация «Газпрома» выросла в основном благодаря либерализации рынка его акций.

– Согласен. Но это произошло в 2005 г., а капитализация растет и после либерализации рынка. Кстати, именно по причине либерализации эту оценку рынка можно считать объективной.

– И все же капитализация – не лучшая оценка эффективности. Например, вследствие ипотечного кризиса на Западе у многих корпораций рыночная стоимость упала в несколько раз. И дело не в оценке их бизнеса, а в настроениях инвесторов.

– Да, и теперь их настроение привело их на товарные рынки. И мы видим, как это отражается на ценах, будь то зерно, металлы или нефть. При этом капитализация компаний, успешно работающих в этих отраслях, тоже пошла в гору. Конечно, на капитализацию влияет и внутренняя эффективность деятельности компании.

– Все же, если оставить капитализацию в стороне, как еще можно оценить эффективность работы «Газпрома»?

– Я оцениваю работу «Газпрома» как адекватную вызовам и возможностям. При этом проблемы есть – просто в силу масштабов компании и тех самых новых вызовов. И задача, как мне кажется, в балансе приоритетов. Потому что делать надо все, ни от чего нельзя отказываться. Но вот расставить приоритеты, определить возможности при понимании серьезности задач – по добычному комплексу, по транспортному комплексу, по новым территориям – это самая, на мой взгляд, тяжелая работа на данный момент. Потому что объективно через 15–20 лет половина всей добычи «Газпрома» должна быть обеспечена за счет новых месторождений. Вторая часть задачи [по развитию рынка газа] связана с тем, что в районе 2020 г. примерно половина внутреннего рынка газа будет обеспечиваться за счет независимых производителей. А для них важны, с одной стороны, те же вещи, что и для «Газпрома», – ясность с рынком газа, с ценами. А также жесткость соответствия принятым решениям, ситуация по налогообложению. А с другой стороны, их просто реально можно замотивировать [к развитию] даже больше, чем «Газпром».

– Но независимые производители еще в конце 1990-х были безумно заинтересованы в развитии – «Итера», «Нортгаз», например. И где все они сейчас? Они же теперь под «Газпромом»!

Слава богу, закончились разговоры по поводу НДПИ на газ. Закончились до 2011 г. И, на мой взгляд, постановка вопроса об НДПИ на газ будет обоснованной, когда изменится ситуация на внутреннем рынке. Если мы сейчас, глядя исключительно на доходы «Газпрома», начинаем обсуждать НДПИ на газ, то это некорректно. Потому что мы смотрим на экспортную цену «Газпрома», как она идет в гору. А независимым компаниям такая цена и не снилась. Экспортировать может только «Газпром», у нас единый экспортный канал.

– Насколько революционным будет 2011 год?

– С 2011 г. должна вступить в силу новая формула цены, которая обеспечит равную доходность поставок в Россию и Европу. Рост НДПИ имеет смысл только тогда, когда цена становится равнодоходной. Тогда можно придумать конструкцию, для того чтобы завязать ставки НДПИ, как и по нефти, на некий ценовой тренд. Правда, может быть, нужно избежать тех недостатков, которые сегодня есть по нефти. Когда волатильность НДПИ соответствует волатильности рынка нефти и ставка меняется раз в два месяца.

– Но ведь министр экономразвития Эльвира Набиуллина против перехода на формулу с 2011 г., потому что только к 2010 г. получится двукратный рост цен на газ.

– Действительно, когда в ноябре 2006 г. принималось решение по реформированию внутреннего рынка газа, ценовая оценка равнодоходности составляла $125. Если взять сегодняшнюю цену газа в Европе, то равнодоходная цена будет в районе $213. При этом, естественно, никто не возьмется утверждать, какая цена на европейском рынке будет через три года. Главное – чтобы из-за текущих ощущений не ломать стратегические принципы и решения. И могу сказать, что я буду отстаивать стабильность по исполнению принятых решений. Мы на это потратили достаточно много времени и сил. Было много совещаний в самых разных форматах, для того чтобы 30 ноября 2006 г. правительство приняло решение, а потом дооформило его в соответствующих документах, в том числе закрепило новую формулу цены. Которая, кстати, легла в десятки тысяч долгосрочных контрактов на поставку газа до 2012 г. В контракты не только с электроэнергетиками, но и с металлургами и т. д.

Конечно, все можно менять. Только вопрос – зачем? Разве наш управленческий стиль сводится к тому, чтобы не было никакой устойчивости даже по исполнению собственных принятых решений, так тяжело выстраданных? Даже не дожидаясь сигналов обратной связи от начала их реализации.

– То есть, как бы ни было тяжело, переходим на формулу равной доходности?

– Абсолютно уверен, что переходить надо. Любая определенность, пусть даже она кому-то кажется не очень справедливой, в сто раз лучше, чем неопределенность. Поэтому и принята взаимоувязанная конструкция. Наверное, сегодня она практически всем кажется тяжелой, трудной, болезненной.

Если хочется и нужно кого-то поддержать при новых ценах – есть инструмент госсубсидий. Например, если цена удобрений вырастет вслед за ценами на газ, то, естественно, надо дать субсидии сельским хозяйствам, которые закупают азотные удобрения. Но это уже должна задавать другая политика – аграрная.

– Тяжело же придется покупателям газа – энергетикам, химикам...

– Конечно, тяжело отказываться от части прибыли, которая сгенерирована нереальной, искусственно низкой ценой на газ. Согласитесь, довольно странно иметь сегодня ситуацию, при которой одни компании – нефтегазовые – субсидируют другие: химические, металлургические и т. д. Причем и те и другие частные, в большинстве своем публичные компании.

– Как вы относитесь к последним покупкам «Газпрома» в электроэнергетике, к его планам объединить активы с СУЭК?

– Есть масса нефтегазовых компаний в мире, которые работают по такой же цепочке, получая доступ к контролю за конечным продуктом. Производители нефти – к заправкам. Производители газа – к электрогенераторам и химии. Эта логика естественна и нормальна.

Не стоит сбрасывать со счетов и то, что «Газпром» может при желании с выгодой продать приобретенные активы. Поэтому его действия логичны. Я бы делал примерно то же самое, не упуская возможности приобрести активы с потенциалом роста стоимости.

– Много ходит разговоров о желании «Газпрома» купить долю в ТНК-BP. Обсуждается ли такая сделка?

– Я член совета директоров «Газпрома». Такая сделка на совете не рассматривалась.

– Как идут переговоры о поставках российского газа в Китай? В силе планы по строительству двух газопроводов в КНР?

– Идут достаточно плотные переговоры. И пока основной вопрос – вопрос цены. В этом плане пока взаимопонимания не найдено. Без его достижения никаких газопроводов в Китай не будет. Поскольку основа для принятия решения по строительству трубы – долгосрочные контракты на поставку газа.

– Когда закончатся газовые войны с Украиной?

– То, что вы, заметьте, называете войной, закончится с подписанием долгосрочных контрактов на поставку газа и его транзит на понятных, прозрачных условиях и принципах, по которым уже многие десятилетия работает европейский рынок.

– Останутся ли посредники в поставках?

– Ну это не проблема «Газпрома». «Газпрому» эти посредники не нужны. У него понятный интерес: долгосрочные поставки на Украину и транзит по ее территории, а также участие в дистрибуции газа на украинском рынке. Дальше вопрос цены. На мой взгляд, никаких параметров для ее определения, кроме net back с Европы, нет. Если даже мы для внутреннего рынка России определяем такую цену, то я ни одного аргумента не могу придумать, почему для других стран должно быть по-другому.

Я на самом деле завидую украинским потребителям. Честное слово. Как бы это ни выглядело для кого-то странным. Просто они к этим новым условиям по цене на газ приспосабливаются уже в течение трех лет. А мы готовы к контрреволюции по поводу собственных решений. Поэтому они будут конкурентоспособны. А мы пока не имеем стимулов для повышения энергоэффективности промышленности. Невозможно сегодня иметь промышленность, которая выпускала бы конкурентоспособную продукцию, если она сама энергонеэффективна. И у нас нет ни одного фактора производства, благодаря которому мы можем поднять конкурентоспособность. Даже низкие зарплаты – это все мифы, особенно с нашей производительностью труда.

– Какая переговорная позиция у Украины?

– Ко мне лично с ней вообще никто не приезжает. Это коммерческие переговоры «Газпрома», не вмешивайте сюда политику. Все вопросы, связанные с ценами и объемами поставки газа, носят исключительно коммерческий характер.

– То есть на уровне правительств переговоров нет?

– Нет. Был и существует большой пакет межправительственных соглашений между Россией и Украиной по вопросам газовой отрасли.

Моя позиция как министра следующая: мы должны либо выходить на актуализацию межправительственной договорно-правовой базы в сфере газовых отношений, либо подписывать новые документы. Но только тогда, когда будет достигнута коммерческая долгосрочная договоренность по поставкам и транзиту. Все остальное бессмыслица. Впустить политику в переговоры – как ящик Пандоры открыть. Не должны мы обсуждать, сколько должен стоить газ и почему. Он стоит столько, сколько стоит. Вы же не торгуетесь, когда приходите в магазин за колбасой или за «Мерседесом»? Почему тогда вы просите сделать вам подешевле газ?

– То есть договориться мешает чисто украинская жадность?

– Вопрос звучит двусмысленно с учетом моей украинской фамилии. Во всяком случае Россия не жадничает. Хотя бы в том смысле, что мы уже столько денег подарили за эти годы всем нашим соседям... Вы либо идете в другой магазин, либо меняете свой запрос. Вместо «Мерседеса» покупаете «Ладу».

– А центральноазиатские соседи много денег подарили нам, продавая дешевый газ для поставок на Украину.

– Теперь здесь происходят те же самые перемены. Они (Туркмения, Казахстан, Узбекистан. – «Ведомости») хотят продавать газ по ценам европейского уровня. Они уже давно хотели, теперь они к этому пришли. Это был абсолютно естественный процесс, и для нас было очевидно, что переход на прозрачные, понятные условия отношений в области ценообразования на газ с нашими потребителями приведет к таким же прозрачным и понятным отношениями с нашими поставщиками и партнерами из Центральной Азии. И слава богу – чем прозрачнее, тем проще жить.

– Есть хотя бы примерный расчет, сколько будет стоить «Газпрому» азиатский газ по новой формуле уже в 2009 г.?

– Никакой тайны в этом нет. При сегодняшнем уровне европейских цен – порядка $200 за 1000 куб. м.

– Какие активы «Газпром» предлагает внести в глобальное газовое СП с ВР и, что в свою очередь, предлагают британцы?

– У «Газпрома» есть целый пакет стратегических соглашений с ВР, Shell, норвежскими компаниями. Все они носят рамочный характер. На их основе обсуждается возможное развитие совместных проектов, бизнеса и т. д. В том числе и возможности по обмену активами, и возможности по позиционированию на рынках. Будет или не будет что-то с ВР, сказать пока не могу.

– Может ли «Газпром» оказаться среди участников «Сахалина-1»? «Газпром» хотел бы получить газ с этого проекта?

– Это правда, хотел бы – и не без оснований. С нашей точки зрения, газ «Сахалина-1» должен обеспечить нужды российского Дальнего Востока, что и прописано в Восточной газовой программе. Но участникам «Сахалина-1» пока наиболее интересным кажется вариант с реализацией газа по трубопроводу в Китай. Что касается продажи доли участия в проекте «Газпрому», то это дело только владельцев – Exxon, «Роснефти», ONGC и др. Среди них желающих что-то продать вроде пока нет.

– А внутреннему рынку действительно нужен этот газ? Для чего?

– Государство избрало Дальний Восток как приоритетный регион и вкладывает гигантские деньги в инфраструктуру: авиационную, железнодорожную, автомобильную, трубопроводную, электроэнергетическую. При прочих равных и развитие промышленности сориентировано на Дальний Восток. Например, производство нового самолета «Суперджет-100» разворачивается в Комсомольске-на-Амуре. Новому промышленному региону потребуется не только 8–10 млрд куб. м газа с «Сахалина-1», но и газ с других шельфовых проектов – «Сахалина-3–4–5».

– А как продвигаются переговоры с Китаем о поставках нефти, в том числе о цене контракта «Роснефти» за 2005–2010 гг.?

– Переговоры продолжаются. Подвижки есть с двух сторон, но договоренности пока не зафиксированы. Результаты этих переговоров крайне важны для принятия решения о строительстве ответвления в Китай от ВСТО, потому что трубы строить интересно, но держать их сухими интереса нет.

– Были слухи, что «Роснефть» может досрочно прекратить существующий контракт на поставку нефти в Китай...

– Я думаю, что этот контракт будет исполнен.

– Каким должен быть тариф на прокачку нефти по ВСТО, чтобы он был выгоден и нефтяникам, и «Транснефти»?

– Тариф до Сковородино должен равняться тарифу до бухты Козьмино. Это принципиально важно. Сейчас эхом доносятся те $38,8 за 1 т, что назывались в 2006 г. Но надо понимать, что за два года доллар уже не там, где раньше, и эти $38,8 превратились, наверное, в $50. Только по этой причине.

– Если «Роснефть» не договорится с китайцами по цене нефти и ответвления в Китай не будет, насколько это изменит проект ВСТО? Ведь потребуется по крайней мере расширить в два раза мощности Козьмино – до 30 млн т нефти. Подорожает ли из-за этого проект?

– Я бы терминал уже сегодня делал мощностью не менее 30 млн т, ведь расширение ВСТО предусмотрено проектом (с 30 млн до 80 млн т. – «Ведомости»). Что касается Козьмино, то [вопрос возможного удорожания] прокомментировать не могу. По линейной части удорожание вряд ли произойдет – 90% всех строительных контрактов уже распределено на тендерах. Но, конечно, в ходе таких проектов могут возникать осложнения, и тогда надо рассматривать каждый подобный случай и решать, не требуется ли изменений в финансовом плане.

– Нужен ли России сейчас проект БТС-2?

– Мы прорабатываем генсхему по развитию нефтепроводного и нефтепродуктового транспорта, которая должна соединить несколько принципиальных точек: точки добычи, точки переработки, точки потребления и точки экспорта. В I квартале экспорт сырой нефти снизился почти на 4 млн т, при этом мы имеем дополнительную загрузку российских НПЗ. Это явно выраженная тенденция нескольких лет. Есть абсолютный приоритет в нефтепроводном транспорте – ВСТО. Если мы трубу [БТС-2] делаем как резервную на случай невероятных ситуаций, то это слишком дорогое решение. Более детальные и точные оценки увидим в генсхеме.

– А генеральная схема развития нефтепроводного транспорта когда будет готова?

– Мы рассчитываем сделать ее к осени. Хотя по сложности работа не легче, чем генеральная схема электроэнергетики.

Жизнь вне госслужбы

Паломничество «Я православный. И паломничество для меня – вещь очень личная, – рассказывает Христенко, побывавший во многих святых местах России, на Афоне и в Бари. – Мне это крайне интересно и лично, и духовно. Это подвигло к тому, что вот уже восьмой год много времени уделяю восстановлению Старицкого Свято-Успенского монастыря». Фотография Христенко с детства увлечен фотографией. Специально на фотохудожника не учился, просто в школьные годы посещал кружок в Доме пионеров. «Где бы я ни отдыхал, а иногда и в рабочих поездках, всегда стараюсь найти время и вдохновение для фотокамеры и глаза». Устраивать выставку своих работ пока не хочет: «Может быть, когда министром уже не буду, тогда и подумаю». Семья министров Последний раз Христенко отдыхал вместе со своей женой Татьяной Голиковой около года назад на юге Франции. Тогда Голикова еще была первым замминистра финансов – министром здравоохранения и социального развития ее назначили в сентябре 2007 г. «Живем на собственной квартире и снимаем государственную дачу. Менять [жилплощадь в связи с повышением по службе Голиковой] не планируем». Личного автотранспорта у Христенко и Голиковой нет: «В выходной ездить редко приходится – много домашних бытовых дел. За нами никто не ухаживает, свой быт обеспечиваем сами».