Покой и воля

Место с историей: здесь была золотоканительная фабрика Алексеевых; в честь одного из них – самого знаменитого – улица, в советское время Малая Коммунистическая, теперь и называется – Станиславского. На улицу смотрит свежий кирпичный фасад «Фабрики Станиславского», а в Студию театрального искусства Сергея Женовача надо проходить мимо левого торца. Перед театром – просторный двор-колодец, которому кирпичные стены придают сходство с монастырским. Внутри тоже просторно и та же кирпичная кладка, так что театральное фойе хочется назвать, к примеру, трапезной – да вот, кстати, и длинный стол, за которым можно соборно поесть в антракте.

А вообще, приходите-ка сюда пораньше, хотя бы за полчаса до спектакля. Побродить меж антикварных буфетов, посидеть на массивных диванах с книжкой, которую можно взять тут же, из шкафа.

Горит камин, у камина – кресло (это мы уже поглядываем на сцену, оформленную главным художником студии Александром Боровским так же уютно, как и весь интерьер театра), в кресле приятно коротать вечера за чтением чего-нибудь душеполезного вроде рождественского рассказа Диккенса «Битва жизни» – истории одного семейства, в котором дочери были так благородны, что старшая скрывала влюбленность в жениха младшей, но младшая все поняла и убежала ради сестриного счастья из дома. А почтенный отец... А преданные слуги... В общем, так не бывает – и тем интересно режиссеру и педагогу Женовачу, который не в первый раз заводит со своими учениками речь о нравственных основах утопии и шаг за шагом строит эту утопию в своем театре.

Понятно, однако, что сказка Диккенса все-таки требует иронического отстранения, и потому актеры в костюмах, но со стопками листов читают роли, как на репетиции, иногда запинаясь или удивляясь вдруг, что персонаж-то умер, а значит, пора покинуть сцену; прием незатейливый, но использован очень уместно.

И хотя «Битва жизни» – далеко не такой принципиальный спектакль, как «Захудалый род», получивший в прошлом году три «Золотые маски», для знакомства с новым домом он в самый раз. Покойно горит камин, весело хрустят яблоки, ритмично шуршат листы с сентиментальной историей Диккенса, из боковой двери на сцену льется такой свет, какой представляешь, когда в начале рассказа говорят «давным-давно». Боюсь пересластить, поэтому пусть будет так: просто хорошо.