Москва, которая есть

Краевед Рустам Рахматуллин написал поэму. Поэму о городе, жители которого давно не помнят, где живут, в полуобмороке перемещаясь по одним и тем же привычным маршрутам: от дома до работы, от дома до «Ашана», хорошо, если еще и до родителей и любимого книжного магазина. Рахматуллин написал о Москве.

По интонации и насыщенности образами поэма лирическая, хотя и в прозе. Посвящена она метафизике Москвы, т. е. рассказывает о душе города и Божием о нем замысле. Потому что, по Рахматуллину, Москва в отличие от «умышленного» Петербурга прямое его воплощение. Чтобы расшифровать этот замысел, Рахматуллин и сам прибегает к системе культурных шифров, разглядывает столицу во множестве наведенных друг на друга зеркальных отражений, сквозь призму мифов о Иерусалиме, Константинополе, Риме и Трое, вслушивается в ее душу сквозь эхо романов Герцена, Булгакова, Ильфа и Петрова, стихотворений Пушкина, Ахматовой и Мандельштама.

Мифологические заросли здесь так густы, каскады архитектурных, поэтических и политических ассоциаций такие мощные, что поначалу кажется: не прорваться. «Понятным ходом русской Энеиды были опричнина Ивана, Яуза и Петербург Петра. Драма Москвы как Рима в том, что Риму полагается Константинополь – отрицание». Понять, что здесь сказано, вполне возможно, но это потребует усилий.

Однако слишком велико доверие Рахматуллина к читателю, чтобы уныло напоминать ему, что «Энеида» Вергилия – это повествование о поиске новой Трои и размышления об истоках императорской власти, чтобы разжевывать, что примерно то же самое искали и Иван Грозный, и Петр...

Объяснений и доказательств не нужно, потому что Рахматуллин не популяризатор, он поэт. Как очень точно сформулировал в предисловии к книге Михаил Алленов, «на месте аргумента часто оказывается образ».

«Метафизика столицы» – это потоки образов, проза, напоминающая то завораживающую джойсовскую скороговорку, то безумное курлыканье Хлебникова. Только основной материал Рахматуллина – не язык, а мосты, памятники в плащах и шляпах, фасады и крыши усадеб, церквей и театров. И конечно, история – Кремля, бульваров, Неглинки, Сретенки.

Впрочем, метафизика так метафизика, и Рахматуллин пишет не только о центральных московских улицах, но и об окрестностях Москвы, преимущественно тех, что неотделимы от ее души, – Новом Иерусалиме, Петровском дворце, Воробьевых горах.

Но подробно пересказывать маршруты, по которым нас водит этот фантаст и заумник, бессмысленно, как бессмысленно пытаться напеть симфонию.

Рахматуллин не столько следует современной московской географии, сколько выстраивает собственное пространство, в котором эпохи и века соединяются друг с другом, и так органично, что довольно быстро перестаешь удивляться тому, что над Кремлем летают белые кречеты, под Крымским мостом – Крымский брод, а на месте Арбата – поле сражения, на котором москвичи бьются с войсками королевича Владислава.

В конце происходит чудо, Москва оживает, расколдовывается, сбрасывает с себя уродливую мишуру и оказывается волшебно-красивой.

Теперь на душе спокойно: когда Москва кончится, от нее останется книга Рустама Рахматуллина.