Все там были

Мучительней всего для публики оказалась погода: в преддверии «Ада» над Авиньоном разверзлись хляби. Пришлось простоять почти час под дождем, гадая, не отменят ли спектакль на гигантской открытой площадке Папского дворца, а затем дрожать от холода на мокрых креслах, утешая себя тем, что артистам еще хуже.

Кастеллуччи так и заявляет в буклете: «Ад» – монумент боли. Артист должен платить». Причем, в отличие от зрителей, не зная за что. Режиссер тоже должен платить, поэтому для начала на сцену вышел сам Кастеллуччи и на него спустили собак, которые повалили создателя «Ада» на пол и минут десять пытались прогрызть его защитный костюм. Потом голый человек отважно вскарабкался по отвесной стене Папского дворца (высотой примерно с десятиэтажный дом), чтобы сбросить сверху баскетбольный мяч – получилось громко. Но не так громко и многозначительно, как в финале, когда из верхних окон дворца выбросили несколько телевизоров.

В промежутке между этими событиями по площадке, страдая от публичного одиночества, медленно и печально бродила зомбиподобная массовка, довольно долго кричали замурованные в прозрачном кубе маленькие дети, а временами разыгрывался какой-нибудь эффектный аттракцион вроде сожжения рояля, наводившего инфернальную тоску звуками лопавшихся струн.

Короче говоря, это было фирменное шоу символиста и гностика Ромео Кастеллуччи (пару своих творений итальянский режиссер привозил и в Москву), только многократно выросшее в масштабе: духовка, перестроенная в крематорий; мартышка, увеличенная до размеров Годзиллы. Когда Кастеллуччи показывал свои адские картинки на обычных сценах, чувствовалось, что ему не хватает места. Вот почетный двор Папского дворца – другое дело, тут господину оформителю есть где развернуться.

А Кастеллуччи, конечно, оформитель; его случай – то, что называется «театром художника». Время не имеет значения, важно лишь пространство; сценическая жизнь подчинена не сюжету и движению, а почти статичной изобразительности, только в качестве материала художник использует тела и образы, выстраивая ритм не с помощью монтажа, а игрой масс и объемов: один человек – точка, пятьдесят – жирный мазок на абстрактном полотне сцены.

Дантов ад кишел современниками поэта, персонажи Кастеллуччи обезличены: новый ад – для массовки, толпы. За одним исключением: Иудино место в последнем круге режиссер забронировал для Энди Уорхола – вероятно, как для главного соблазнителя современного мира, обещавшего всякому 15 минут славы.

Икона поп-арта – буквально как античный «бог из машины» (Deus ex machina) – появляется из покореженного в страшной аварии автомобиля, а высоко над ним, на последнем этаже дворца, высвечивается слово etoiles (звезды), которое с диким грохотом падающих телевизоров (в каждом – по букве) превращается в toi (ты). Энди, при жизни официально продавший свою душу, пожалуй, был бы доволен.