Россия – 2050: Культура роста
В советское время планы были пятилетними. Сравнительно недавно МЭРТ стало формировать прогнозы на 9–12 лет вперед, а для ряда документов горизонт анализа и прогноза расширился до 2030 г. Это очевидный прогресс. Однако следует иметь в виду, что 2030 год оказывается слишком близко во времени, чтобы можно было добиться существенных изменений. Поэтому для России начали появляться первые оценки того, где страна может оказаться в 2050 г. в координатах глобальной экономики.
Эксперты Goldman Sachs в 2003 г. определили, что темпы роста ВВП России в 2000–2025 гг. составят 7,3% в год, а в 2026–2050 гг. – 3,8% в год. В итоге ВВП на душу населения в России достигнет в 2025 г. 32% от уровня США, а в 2050 г. – 59% (расчеты по обменным курсам). В 2006 г. эксперты PricewaterhouseCoopers полагали, что российский ВВП будет расти в 2005–2050 гг. в среднем на 4,6% в год при снижении трудоспособного населения на 0,5% в год. Доход на душу населения вырастет в 9,6 раза и превысит нынешний уровень США, но составит только половину от уровня США в 2050 г. Это самый оптимистичный из известных прогнозов для России. В 2008 г. Виленин Клинов пришел к выводу, что ВВП России к 2025 г. сможет достичь 80% от нынешнего уровня США (по паритету покупательной способности), а к середине века практически выйти на уровень США 2005 г.
При росте ВВП России в семь раз к 2050 г. кумулятивная добыча нефти достигает 20 млрд т (в два раза больше нынешних доказанных запасов нефти России), а природного газа – 31 трлн куб. м (две трети нынешних доказанных запасов газа). Значит, к 2050 г. имеющийся нефтегазовый потенциал России будет практически исчерпан и если Россия не откроет и не освоит новых гигантских месторождений углеводородов, то для роста ВВП придется найти новый двигатель с другим топливом.
Как считают Ксения Юдаева и Евгений Ясин, Россия в ближайшие 40–50 лет столкнется с двумя вызовами: проблемой перехода от догоняющего развития к развитию на технологической границе и необходимостью перестройки жесткой институциональной системы. По мере сокращения дистанции с развитыми странами возможности заимствования технологий сокращаются, а потребность в их «генерировании», напротив, растет. Необходимость институциональной трансформации именно и возникает из необходимости культивирования «инновационности».
В дискуссии об особенностях развития России звучат два тезиса: страна нуждается в модернизации институтов, а для ее проведения необходимо формировать коалиции. Однако именно в последние годы, когда модернизация институтов резко замедлилась, экономика стала расти быстрее. Аналитики говорят, что без модернизации высокие темпы не удержать. К сожалению, эти аргументы недостаточно убедительны в силу отсутствия соответствующей теории. В экономических прогнозах все больше используется сценарный подход, базирующийся на взаимоувязанных концепциях и допущениях о состоянии экономики и социально-экономической системы. Однако не проводится анализ соответствия полученных экономических результатов принятым социально-политическим допущениям. При попытках такого анализа на первый план выдвигаются категории поведенческой экономики, с которыми экономисты не очень привыкли работать.
В конечном итоге главным ограничением роста на технологической границе могут оказаться проблемы культуры (в широком смысле), определяющие способность предвидеть появление проблем и предпринимать эффективные упреждающие действия, возможность активизации творческих способностей и создания коалиций. Есть ли у России такие возможности и способности?
Результаты этнометрического анализа не позволяют положительно ответить на этот вопрос. В нем используется показатель «ценности выживания/самовыражения». «Выживание» означает нацеленность на сохранение достигнутого статуса на фоне ненадежности условий жизни. Все новое воспринимается как опасность и угроза. В поведении и принятии решений доминируют стереотипы, а в отношениях – зависть и недоверие. «Самовыражение», напротив, базируется на гарантиях сохранения достигнутого и означает нацеленность на повышение статуса за счет реализации собственных возможностей. Окружающие не воспринимаются как угроза, в отношениях доминирует доверие. Россия оказалась самой «выживающей» страной на шкале «выживание/самовыражение». Глубокое укоренение ценностей «выживания» – это продукт тысячелетней истории. Все брал и давал верховный правитель. Мало кто был уверен в неприкосновенности своей собственности, а ее экспроприация и последующая раздача сверху, или получение по итогам «кормления», вели к тому, что не было веры в возможность честно накопить богатство. Легитимность собственности в России всегда была низка. Успех соседа, как правило, воспринимался как несправедливая «раздача».
Господствующая уже тысячу лет в России византийская система власти может опираться только на людей зависимых и подчиненных. Независимы или не ищущие богатства, или богатые умом. Именно они любят самовыражаться. Чтобы их не было, все должны работать, но никто не должен много зарабатывать. Любая византийская система изымает значительную часть продукта и милитаризует экономику (народ не может потреблять или копить военную продукцию). Другая причина милитаризации – необходимость борьбы за «единомыслие» с «самовыраженцами» – внутренними врагами и их внешними союзниками. В итоге в России не сформировалось отношение к самовыражению как основе процветания. Напротив, на Руси от ума только горе.
В борьбе за выживание никто никому не доверяет, в итоге по опросам Россия оказалась чемпионом по «индивидуализму». В стране много десятилетий официально культивировался коллективизм, но только на работе или в домах культуры. Все иные формы самоорганизации населения подавлялись. Нынешняя политическая система России сформирована властью и защищает ее интересы. Практически все альтернативные политические движения не выжили, что лишний раз иллюстрирует слабую способность создавать устойчивые коалиции.
Слабая способность к самоорганизации – причина высокой дистанции от власти, признание за властью ее «божественности», готовность смириться с неравномерностью распределения власти и бесконтрольно доверять ей принятие решений. Как показали 90-е гг., многие россияне оказались не готовы ни за себя отвечать, ни формировать эффективные коалиции для отстаивания своих интересов.
Доминирование ценностей выживания над ценностями самовыражения порождает высокую степень «избегания неопределенности» и низкую «долгосрочную ориентацию». Это еще две российские особенности, которые сдерживают возможности развития на технологической границе, где уровень неопределенности всегда высок. Долгосрочная ориентация особенно важна для принятия инвестиционных решений. Она прямо связана с устойчивостью отношений собственности, что ярко иллюстрирует ситуация в нефтяной промышленности, которая при запредельно высоких ценах на нефть не вкладывает достаточно средств в развитие сырьевой базы.
Таким образом, нынешняя культурная традиция России – «нацеленность на выживание разобщенных индивидов, ориентированных на решение тактических проблем и плохо представляющих, что их ждет в будущем». С этим багажом трудно как определить направления модернизации, так и сформировать коалиции для их осуществления. Рассмотренные ценности инерционны, но не полностью статичны. Именно их нужно менять, а уже вслед за ними сами институты, иначе регресс даже в самой прогрессивной институциональной реформе будет неизбежен. Наивно ожидать от бюрократического государства, что оно само себя модернизирует во имя будущего. Не очень также верится, что в условиях повышения стабильности российской экономики в последние годы найдутся силы, способные убедить государство в необходимости модернизации и вынудить его ее начать.
Возможно, Россия находится в ловушке: для обеспечения выхода в 2050 г. на уровни экономического развития, сопоставимые с нынешними уровнями развитых стран, нужно менять культурные традиции и институты, а менять их некому. Чтобы потребность в замене была осознана и появилась дееспособная коалиция, необходима более доказательная база того, что нынешние жесткие российские институты будут сдерживать экономический рост России. Неопределенность институциональной ситуации в России накладывается на многие другие неопределенности и не позволяет четко ответить на вопросы, как вырастет ВВП России к 2050 г. – в три раза или в 13 раз – или на каком месте в мировой экономике Россия окажется в 2020 г.