Жар жизненных глубин

Валерий Гергиев упорно гнет свою просветительскую линию, пытаясь приохотить публику к музыке XX в.

«Король Рогер» в Польше – абсолютная классика, у нас – такая же диковина. В Мариинском театре не стали впадать в неофитский жар «сами с усами» и позвали специалистов – польскую бригаду, уже осуществившую эту постановку в прошлом году во Вроцлавском оперном театре. Предыдущая мариинская работа той же команды – «Мадам Баттерфлай» трехлетней давности. Тогда режиссер Мариуш Трелинский и художник Борис Кудличка показали, что и мелодраму можно сделать со вкусом, сейчас эти их умения весьма пригодились.

История, рассказанная в «Короле Рогере», закутана в символистские словесные («Жар таинственных глубин жизни разжигаю я своей всемогущей рукой»; либретто Ярослава Ивашкевича) и скрябинско-импрессионистические музыкальные одежды, однако под ними она достаточно проста. На мифологической Сицилии XII в. является загадочный Пастух, открывающий народу, королеве Роксане и самому Рогеру мир дионисийской чувственности. Которой все они, воспитанные в христианской аскезе, сначала противятся, а потом радостно покоряются.

В 29 лет Кароль Шимановский попал на Сицилию, где пленился тамошними эфебами во вкусе пионера гомоэротической фотографии барона фон Глёдена, три года спустя вкусил прелести Востока, а в 1926-м этот процесс самоопределения привел к «Рогеру». Легко представить, какими потоками густой пошлости залили бы сцену многие режиссеры. К счастью, в спектакле ничего такого нет. Во втором (самом удачном) акте королевский дворец представлен гостиной буржуазного дома со стеклянными стенами в сад, обозначенный тенями тревожно колеблемой ветром листвы. Здесь скорее могло бы разворачиваться действие «Теоремы» Пазолини, с которой сюжет «Рогера» пересекается.

В первом акте – темное пространство, нечто вроде современной церкви, куда приводят искусительного Пастуха в белых свободных одеждах, пластикой напоминающего фон-глёденовских моделей. В третьем – почти пустая светлая больничная палата, где король мучительно обретает свою новую сущность.

Любителям буйных эффектных приемов в работе Трелинского их не хватит. Сторонникам уважительного отношения к музыкальному материалу и к произведению в целом окажется близкой элегантная корректность постановщика: режиссерских красок ровно сколько нужно.

Маэстро Гергиев, высоко оценивающий достоинства партитуры, вместе с оркестром убедительно доказал эту свою позицию. Украсили премьеру и польские певцы, составившие интересную драматургию голосов: мужественный баритон Анджея Доббера – Рогера, мягкий славянский тенор Павло Толстого – Пастуха (в контрасте с более острым холодным тенором мариинца Сергея Семишкура, которому отдана партия советника короля Эдриси) и парящее надмирное сопрано Эльжбеты Шмытки – Роксаны.