Отдай Хичкока

От спектакля с модным позавчера подзаголовком «драйв-вечеринка» многого ждать не приходится, но имя Андрея Жолдака по старой памяти вызывает интерес. Еще несколько лет назад у буйного украинского режиссера были фантазия, энергия, жажда нового языка и воля к хорошему скандалу – все то, чего давно и катастрофически не хватает театральной Москве.

Жолдак пришел Москву победить, поставил в Театре наций программный «Опыт освоения пьесы «Чайка» системой Станиславского», но чем дальше, тем больше заражался здешней бессмысленностью. «Москва. Психо» в «Школе современной пьесы» – спектакль крайне растерянного человека, который из последних сил убеждает себя, что идет впереди прогресса и авангарда.

Дело не в том, что история Медеи (Елена Коренева) мечется между древним мифом, оглушительно тупыми репризами на тему новых русских и «Психозом» Хичкока, эпизоды из которого показывают на большом мониторе, кажется, лишь затем, чтобы напомнить о существовании в мире таких вещей, как мизансцена и монтаж, потому что ни сюжетно, ни стилистически это цитирование никак не обосновано.

Беда в ощущении, что Жолдак сколотил новый спектакль лишь потому, что кому-то что-то обещал. Контракт есть контракт, приходится буянить, ведь вы этого ждете.

Свежих идей ноль: «Москва. Психо» с нарочито провинциальным чавканьем дожевывает эстетику Франка Касторфа, с которым Жолдак поработал в берлинском «Фольксбюне», после чего поставил в Москве спектакль «Федра. Золотой колос», где было все то же, что в нынешней премьере: недодуманная игра с мифом, суетливые современные зарисовки, прозрачные ширмы и оператор с видеокамерой, преследующий героев на сцене и за ней. Суеты, впрочем, было на порядок меньше, а звук значительно тише.

«Москва. Психо» ради оправдания заголовка с ходу срывается в неопрятную истерику, в которой можно узнать правду жизни, если вам фатально не повезло с соседями по подъезду, имеющими привычку устраивать вечеринки с диджеем, напиваться в хлам и остервенело пинать прикольный розовый холодильник.

После антракта, кстати, они немного успокаиваются и предаются отчаянию в чуть более художественной форме. Упоминания заслуживает, в частности, неожиданно процитированный Язоном (Иван Мамонов) монолог Виктора Ерофеева о русском человеке, у которого в отличие от нерусского есть щель, откуда выглядывает русская душа и можно даже ее почесать: тут наконец появляется какой-то правильный вектор сценического безумия. А еще в «Москве. Психо» есть одна хорошая вещь – люстра со стекляшками, которую Медея снимает с потолка и долго трясет, словно бы в доказательство, что интуиция у Андрея Жолдака иногда включается. Но очень, очень редко: в общей какофонии этот нитевидный пульс почти неразличим.