Пространство Тимура временно восстановлено

Юбилейную выставку «Пространство Тимура» открыли в трех свежеотремонтированных залах Главного штаба.

Экспозиция – не ретроспектива, составивший ее Аркадий Ипполитов не ставил задачи воздвигнуть мемориал Новикова с какими-нибудь манифестами, книгами, фотографиями и прочими материальными свидетельствами бурной деятельности одного из виднейших игроков российской арт-сцены последних двух десятилетий (вроде, например, палки, на которую в конце жизни опирался ослепший и приобретший сходство с библейским пророком Тимур Петрович).

Только работы: ранние пейзажи, очаровательные в своей беспомощности (или – своей беспомощностью), потом ставшие знаменитыми объекты – маленькие фотографии амуров, Венер, Уайльда, Людвига Баварского и прочих экзистенциально милых сердцу автора персонажей, прилаженные в центр полотнищ всяческой парчи и убранные жемчужно-блескучими окладами.

Несомненно, многочисленной публике, пришедшей на вернисаж, все эти художественные вещицы пощекотали ноздри ароматом славных авантюристических времен, которые так и можно поименовать: эпоха Тимура Новикова. Несведущему зрителю, который просто заглянет на выставку, эти артефакты вряд ли что скажут. Зато если такой зритель захочет не только смотреть, но и читать – ему много что скажет Аркадий Ипполитов.

«Пространство Тимура» – абсолютный кураторский жест. Жест этот всем очень хорошо знаком – как раз то недосовершившееся пожатие двух мужских рук с плафона Микеланджело, ставшее эмблемой Nokia (и всякого прочего эмблемой тоже).

Ипполитов, как радикальный куратор, предпослал проекту текст, который не столько объясняет смысл затеи, сколько его генерирует. Это даже не эссе, а прекрасное лирическое стихотворение в прозе. На экране в одном из залов крутят запись беседы Иосифа Бродского с Новиковым на открытии его выставки в амстердамском «Стедлик Музеуме». В сочинении Ипполитова Бродский тоже не раз помянут – и коли так, хочется и все событие поместить в поэтический контекст.

Пушкин спрашивал: «Или воспоминание самая сильная способность души нашей?» Ипполитов отвечает безусловно утвердительно. Его элегия исполнена, проникнута, прямо-таки сочится бесконечной, окончательной печалью – по детству, молодости, по Ленинграду 70–80-х, ослепительному умирающему классицистскому городу. И Тимур Новиков – важная, структурообразующая часть этих личных воспоминаний.

Еще один поэт, Пастернак, высказался насчет жизненной задачи художника: «привлечь к себе любовь пространства». А также – «услышать будущего зов». Новикову с Ипполитовым это удалось: первый умел стать фигурой, которую, как сверхбольшие числа, можно даже делить на ноль, – т. е. автором, чья подпись под работой и создает ее ценность. Второй через шесть лет после смерти друга умел почтить его (и многого другого) память выставкой в Эрмитаже. Поистине восхитительный микст лукавства с искренностью.