Внутренний враг: Нацпроект «Коррупция»

По опубликованному недавно индексу восприятия коррупции Transparency International Россия вернулась к своему наихудшему (2000 г.) результату за все 12 лет наблюдений: 2,1 балла по 10-балльной шкале, где 0 соответствует абсолютно коррумпированному правительству, а 10 – абсолютно «чистому». На фоне продолжающегося финансового кризиса этот факт не привлек особого внимания, а зря, так как он может оказаться значимым для оценки сценариев дальнейшего развития.

Объяснения столь низкой оценки можно найти самые разнообразные. Взять самое простое: значения индекса для России специально занижены «америкосами». Согласно этой теории все, что ни случается плохого в последнее время в России – снижение цен на нефть, отток капитала, резкое увеличение волатильности фондовых рынков – результат происков прежнего и будущего «вероятного противника». Посмотрите на Грузию, говорят сторонники этой теории, – динамика оценки коррупционности правительства этой страны прямо противоположна российской: 2,8 – в 2006 г., 3,4 – в 2007 г. и вполне приличные 3,9 – в 2008 г. (3,8 и 3,6 в недавно принятых в ЕС Румынии и Болгарии). Ну просто не верь глазам своим: согласно индексу Transparency International правительство Грузии почти в два раза менее коррупционно, чем правительство России! А ведь президента Грузии иначе как «угрозой миру и безопасности на Кавказе» в российском правительстве сейчас никто не называет.

При всей притягательности теория всеобщего заговора в данном случае не подтверждается данными о составе совета директоров международной организации: из 12 членов только двое представляют США. Из 33 членов наблюдательного совета американцев только пятеро. Это каким же даром убеждения и/или византийской интриги нужно обладать, чтобы систематически «опускать» врагов Америки и «поднимать» ее друзей? К тому же внимательный анализ методологии расчета индекса восприятия коррупции показывает, что в нем отражено мнение не только «экспатов» и международных экспертов, но и представителей среднего и крупного национального бизнеса (в трех из 13 опросов, результаты которых включены в индекс).

Вряд ли кто-то будет подозревать в «безродном космополитизме» экспертов, подобранных и опрошенных в рамках исследования элит ВЦИОМ: этот центр имеет кредит доверия российского правительства. По их мнению, коррупция представляет более значимую угрозу национальной безопасности, чем терроризм или, скажем, политика тех же самых США. 15,4% опрошенных в 2007 г. ВЦИОМ наиболее влиятельных в своих областях деятельности и регионах россиян отметили коррупцию, отвечая на открытый вопрос об угрозах, с которыми приходится иметь дело России. Терроризм упомянут в 11,7% интервью, США – менее чем в 1% интервью.

Обычные россияне разделяют мнение о тотальной коррупции: по данным репрезентативного опроса New Russia Barometer, в 2007 г. 35% из них считали, что практически все госслужащие коррумпированы, еще 51% – что коррумпировано большинство из них. Примечательно, что о коррумпированности властей говорят даже те, кто никогда лично не сталкивался с коррупционными практиками (т. е. кто никогда не давал взятку сам и не сталкивался с ее вымоганием). Так, в коррупционности милиции уверены абсолютное большинство, 89%, респондентов, но при этом сталкивались с коррупционными практиками милиционеров только 5% из них.

Разрыв между субъективным восприятием коррупции и практическим опытом коррупционных практик отмечался, например, во второй половине 90-х гг. и в Болгарии, что даже позволило некоторым исследователям говорить о привнесенности антикоррупционного дискурса извне. Сходное расхождение наблюдалось в отношении, с одной стороны, восприятия бизнесменами распространенности насильственных методов решения конфликтов в российском бизнесе в конце «ревущих 90-х» и с другой – их практического знакомства с «нашими методами», показанными позднее в «Жмурках».

Разрыв между восприятием и личным опытом коррупции не так парадоксален, как может показаться на первый взгляд. В обществе, имеющем структуру песочных часов, в которых верхняя полусфера охватывает все касающееся действий государства и его представителей, а нижняя – повседневную жизнь всех остальных, в минимизации контактов между сферами заинтересованы обитатели обеих полусфер. Причем субъективное восприятие коррупционности системы только способствует уменьшению этих контактов и, следовательно, ведет к сокращению возможностей для приобретения личного опыта дачи взяток.

Всеобщая вера в коррупционность системы согласно принципу, сформулированному социологом (американским, но с учетом вышесказанного теперь его можно цитировать) Уильямом Томасом, становится важным фактором воспроизводства коррупции и в будущем: «Если люди верят в реальность даваемого ими определения ситуации, эти определения имеют реальные последствия». Иными словами, вера в коррупционность системы накладывает глубокий отпечаток на ожидания россиян в отношении представителей государства. При вынужденном контакте с представителями государства они действуют, исходя из допущения о коррупционности последних: некоторые предлагают взятки, другие просто делают все, чтобы эти «пять минут позора» побыстрее закончились, но в итоге правила игры оказываются нетронутыми.

В период кризиса восприятие системы как коррупционной через описанный Томасом механизм самореализующихся ожиданий способно иметь особенно серьезные последствия. Какой пассажир согласится, за исключением случаев крайней надобности, летать самолетом компании с плохой репутацией? Тем самым у этого авиаперевозчика будет меньше пассажиров, а значит, и ресурсов для исправления ситуации. Так же и в экономике. Если инвесторы воспринимают систему как растуще коррупционную, то кто будет вкладывать в нее деньги? Большинство будет уводить их, тем самым приближая кризис еще вчера здоровой по фундаментальным показателям финансовой системы. Инвестиции, в конце концов, зависят именно от субъективных оценок. Как писал Джон Кейнс по итогам осмысления кризиса 1930-х гг., финансовый рынок стабильно функционирует до тех пор, пока все его участники находятся в «состоянии уверенности» (the state of confidence), которое, в свою очередь, имеет значительную субъективную составляющую.