Нет в мире виноватых

В прежние годы в Петербург привозили «Отелло» из Мюнхена и «Дядю Ваню», которого Персеваль поставил в собственном антверпенском театре, нынче – «Смерть коммивояжера», спектакль, сделанный в берлинской Schaubühne. Актеры разные, творческий метод и, шире, художественный мир – те же.

Метод – взять хрестоматийное произведение, снять с него все слои плесени и вылущить человеческий смысл. Который в результате кажется заново обретенным.

Анатолий Эфрос удивлялся: в балете «Чайка» с Плисецкой вдруг неожиданно задышал настоящий Чехов, его атмосфера, в драматическом театре давно удушенная. «Дядя Ваня» Персеваля был поразителен тем же возвратом к Чехову, хоть и с противоположной стороны: неряшливые персонажи орали слова, которые в переводе оказались забойным матом, однако в этом была такая чеховская тоска, какой в аутентичном антураже видеть не доводилось давно.

В «Смерти коммивояжера» текст Артура Миллера тоже подвергся переделке. Миллер страдает болезнью многих американских драматургов (даже классиков вроде О’Нила и Уильямса) – изрядным, а часто несносным многословием. К тому же 60 лет назад (пьеса написана в 1948-м) он, как и положено было интеллектуалу той поры, пламенел левыми идеями, сейчас же история про то, как волчий оскал капитализма пожирает состарившегося на службе этому самому капитализму коммивояжера Вилли, выглядит, мягко говоря, ходульно. Пьеса по моде того времени полна флэшбэков, герою является умерший брат и т. д.

Персеваль все это обкорнал, спектакль идет всего час пятьдесят. И пространство не меняется: позади дремучий лес из искусственных деревьев в горшках, впереди диван да стул (художник Катрин Брак). Из леса к Вилли продираются прочие персонажи, а сам он грузно и мрачно оплывает на диване. Разве что встанет, чтобы трахать некую разбитную бабенку (в пьесе это как раз флэшбэк), вернее, всего лишь старчески поелозить своим чахлым причинным местом, прикрытым бельишком, по ее заду. За каковым занятием его застает сын-тинейджер. А второй сын появляется, картинно засунув руку в трусы. Расплывшегося увядающего тела и прочих приемов и жестов, за которые Персеваля принято называть брутальным, много.

Удивительный талант Персеваля: его инструменты очень просты, но каким-то образом он делает чувственно внятным внутреннее состояние героев. Вилли (Томас Тиме) всего лишь сидит, неподвижно – но прямо-таки физически ощущаешь, как из него тонкой струйкой вытекает жизнь. Эти дерганные, врущие, некрасивые, никчемные люди притом непоправимо несчастны. Не потому, что таково социальное устройство, а потому, что так устроен мир.