Социализм и популизм: Антикризисное своеобразие

Финансовый кризис – время, когда государственная политика приобретает особое значение для устойчивости экономической системы. И в этом нет никакого чрезмерного этатизма или социализма, которых опасаются Владимир Мау и Николас Сундстрем («Национализация рисков», «Социализм или популизм: И то и другое хуже», «Ведомости» от 24.10.2008 и 27.10.2008). Вопрос стоит не об уместности вмешательства, а о его форматах и степени. Финансовый кризис – время, когда пропадает различие между антикризисными мерами разной идеологической окраски: они становятся либо пригодными в данной конкретной ситуации, либо непригодными. «Не важно, какого цвета кошка, важно, чтобы она ловила мышей».

Социалисты поневоле

Нет сомнений, что американским властям очень не хотелось спасать Bear Steаrns или AIG, британцы, как известно, до последнего надеялись обойтись без национализации Northern Rock, а финансовое руководство Германии крайне неохотно шло на гарантирование всех вкладов в банках. И дело вовсе не в том, что в правительственных кругах этих стран вдруг возобладали социалистические или популистские тенденции. Просто наличная альтернатива – высокие риски коллапса финансовой системы с непредсказуемыми последствиями для экономики в результате крушения тех или иных банковских или страховых структур – неприемлема и для самого ультрарыночного по убеждениям правительства. По крайней мере, для любого правительства, отвечающего за ситуацию в своей стране.

Это не значит, что финансовые власти США и других западных стран в течение последних месяцев проводили в жизнь идеальную антикризисную политику. В ней было немало метаний, шапкозакидательства, ошибок и противоречивых действий. Скажем, выбор на роль «показательной жертвы» банка Lehman Brothers с допущением его банкротства после целого ряда спонсированных государством «спасательных операций» стал свидетельством непоследовательности и произвольности в действиях американских финансовых властей и негативно сказался на их репутации. Однако если бы все западные финансовые институты были брошены на произвол рыночной судьбы, то органам власти этих стран пришлось бы сейчас решать намного более сложные реанимационные задачи. Экономическая политика – это часто не отказ от плохого в пользу хорошего, а выбор наименее неприятного сценария: сколь бы ни была чревата различными угрозами национализация рисков, она предпочтительнее их гарантированного воплощения в жизнь.

Если у вас нету тети

Российская антикризисная политика мало похожа на действия, предпринимаемые в западных странах. Единственное, что у нас есть общего, – это огромные суммы, выделяемые на «борьбу с кризисом». В остальном – сплошные отличия. Ни одна из стран не приостанавливала работу бирж «до особого распоряжения». Ни одна не прибегала и не будет прибегать к госинтервенциям на фондовом рынке. Ни одна не спасала за счет средств налогоплательщиков и частных структур финансовые учреждения, названия которых известны только узкому кругу специалистов. Ни одной стране еще не пришло в голову поддерживать нефтяников и газовиков. Ни в одной стране еще не выстроились длинные очереди к государственным людям из стратегически важных отраслей экономики, которым уже дан ряд многомиллиардных обещаний.

Есть еще одно важное отличие российской практики от западной – там все действия исполнительной власти находятся под пристальным надзором со стороны парламента и оппозиции. У нас в этом ряду весьма знаменательна утрата Думой всякого контроля над бюджетным процессом. Вслед за лишением парламента общественной легитимности он неизбежно должен был лишиться и реальных прав по управлению средствами налогоплательщиков. Это даже логично – если представительный орган никого не представляет, он и не имеет права влиять на исполнение бюджета.

Строго говоря, не происходит ничего нового – политика последних лет, нацеленная на обеспечение интересов элит, просто приняла несколько иные формы. Если раньше целенаправленно создавалась неконкурентная система, позволявшая монополизировать и максимизировать ренту распоряжения административно-силовыми рычагами, то теперь весь накопленный обществом конъюнктурный ресурс направлен на затыкание в пожарном порядке неизбежных зияющих провалов данной системы управления.

Так что и в России нигде не просматривается особого социализма или популизма. По крайней мере их не стало больше (так, права частной собственности стали виртуальными в нашей стране далеко не вчера).

Что дальше – мир и мы

В последнее время модными у нас стали восклицания о конце старого мирового порядка – будь то система международной безопасности и роль в ней ООН или Бреттон-Вудская система. Однако на этом весь пафос заканчивается. Так, вместо многократно похороненных и проклятых остатков Бреттон-Вудской системы российской стороной не было предложено ничего внятного – туманные благие пожелания, косметические изменения страновых квот МВФ и заштатный чешский экономист на пост главы этой организации.

В мировой финансово-экономической системе действительно произошли тектонические сдвиги, и пока их глубину и последствия точно оценить довольно сложно. Тем более важно непредвзято посмотреть на российскую ситуацию «в зеркале кризиса». Первыми из кризиса, который продлится не менее года, а скорее всего – несколько лет, начнут выходить те страны, экономическая и политическая система которых окажется наиболее чувствительной и адаптивной к изменениям в глобальной среде. В этой связи пока нет никаких оснований служить поминальную службу по мировому доминированию США, по-прежнему обладающих самой мощной и высококонкурентной финансово-экономической системой (неожиданное для многих стремительное повышение курса доллара к другим валютам в разгар кризиса – наилучшее тому подтверждение со стороны рынков). Ровно по той же самой причине кризис в России грозит затянуться на гораздо более длительный период, чем где бы то ни было.