Хроники 1999–2009 гг.: Подъем без переворота

Российские акции в 1999 г. стоили невероятно дешево и, вложив в фондовый рынок $15–20 млн, на пике роста в 2008 г. можно было получить миллиарды, вспоминает президент «Росгосстраха» Данил Хачатуров. Индекс РТС за год вырос почти втрое, с 60 до 175 пунктов. Но это просто мелочь на фоне удивительного стечения обстоятельств, которое случилось в России вскоре после кризиса.

Цена нефти по итогам года выросла на 130% до казавшихся в то время невероятных $25 за баррель. А ведь средняя цена на нефть держалась на уровне вдвое ниже на протяжении 13 лет – с 1986 г., отмечает научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин. Он и президент Альфа-банка Петр Авен сходятся в том, что нефть так долго не дорожала из-за последствий распада СССР. А в 1999 г., по мнению Авена, цены на нефть подтолкнуло вверх усиление спроса на энергоносители со стороны Индии и Китая. Ясин считает более важным то, что капиталы портфельных инвесторов, напуганных азиатским и российским финансовыми кризисами, потекли, в частности, и на рынок нефтяных фьючерсов.

Зато ЦБ под давлением Международного валютного фонда летом 1999 г. отозвал лицензии у шести крупнейших банков – Инкомбанка, «Онэксима», «Менатепа», «Российского кредита», Мосбизнесбанка и Межкомбанка. По версии фонда, эти банки утаивали активы, чтобы не расплачиваться с зарубежными кредиторами. Претензии МВФ были нелепыми, возражает бывший председатель АРБ Сергей Егоров: он настаивает, что банки этого не делали, а власти согласились отозвать лицензии ради кредитов. «Я дважды побывал у премьера [Степашина], был у Ельцина, о визитах в ЦБ уж и не говорю – но всё было тщетно», – вспоминает он. «У Межкомбанка была особая ситуация – 24 июня мы подписали реструктуризационное соглашение с нашими западными кредиторами, которое ЦБ одобрил <...> уже к сентябрю мы должны были запускаться как банк с нормальным капиталом, часть из которого согласились приобрести иностранцы. А через шесть дней у нас отозвали лицензию. [Председатель ЦБ Виктор] Геращенко мне позвонил и сказал: это просто политическое указание», – негодовал в одном из интервью гендиректор «Ингосстраха» Александр Григорьев, который тогда возглавлял «Межком».

Хотя бридж-банки для вывода активов возникали: клиенты «Онэксима» перетекли в Росбанк, рядом с «Роскредом» вырос «Импэкс», а на месте «Менатепа» возникло сразу два банка – «Менатеп-СПб» и Доверительный и инвестиционный банк (впоследствии переименованный в «Траст»).

У коммунистов появился реальный шанс взять власть в стране с помощью Евгения Примакова, руководившего правительством с октября 1998 г. по апрель 1999-го. «Вольно или невольно, но Примаков в свой политический спектр собрал слишком много красного цвета», – писал Ельцин в мемуарах «Президентский марафон». В феврале, по опросу фонда «Общественное мнение», Примаков возглавил список наиболее популярных претендентов на пост президента, опередив лидера КПРФ Геннадия Зюганова. На май 1999 г. коммунисты, занимавшие большинство в Госдуме, запланировали голосование по импичменту президенту. Комментируя намеченную на то же время амнистию на 94 000 человек, Примаков заявил, что освободившиеся места «пригодятся для тех, кого сажать будем за экономические преступления».

Ельцин отреагировал в своем стиле: накануне голосования по импичменту он внезапно отправил Примакова в отставку. Перед внесением новой кандидатуры в Думу Ельцин сообщил спикеру Геннадию Селезневу, что остановился на министре путей сообщения Николае Аксененко – фигуре, заведомо непроходной у коммунистов. А в тексте представления, поступившем в Думу через пару часов, значился уже министр внутренних дел Сергей Степашин. На радостях депутаты немедленно его утвердили – в чем и заключался расчет Ельцина.

Сам же он, как следует из его мемуаров, в то время уже решил для себя, что его преемником станет директор ФСБ Владимир Путин.

Борьба за власть

«Путина я приметил, когда он возглавил главное контрольное управление администрации [в марте 1997 г.], затем стал первым заместителем [руководителя АП Валентина] Юмашева, – писал Ельцин. – Иногда Путин оставался [в администрации] за старшего. И тогда встречаться нам приходилось чаще <...> Путинские доклады были образцом ясности <...> Поразила меня и молниеносная реакция Путина». Летом 1998 г. во время «рельсовой войны», когда шахтеры перекрывали Транссиб и стучали касками перед Белым домом, Ельцин поставил Путина во главе ФСБ.

Но до августа 1999-го Ельцин никому, включая Путина, об окончательном выборе не говорил. Новый премьер избирателю был почти неизвестен. По данным ФОМ, в августе 1999 г. всего 6% респондентов знали политика Путина и лишь 1,5% готовы были голосовать за него на президентских выборах. За предвыборный блок «Отечество – Вся Россия», возглавляемый Примаковым и Лужковым, на думских выборах готовы были проголосовать 79% россиян (за первого на президентских выборах хотели голосовать 32%, за второго – 16%). «Всё, они [ОВР] уже победили! – вспоминает свои ощущения бывший обозреватель ОРТ Сергей Доренко. – Мы на их фоне выглядели просто мертвецами». С другой стороны, добавляет он, «нам поэтому уже и бояться было нечего». Доренко развернул настоящую информационную войну против Лужкова на ОРТ, тогда подконтрольном Борису Березовскому. Он, например, вспомнил об убийстве американского бизнесмена Пола Тэйтума в Москве 3 ноября 1996 г. неподалеку от гостиницы «Рэдиссон-Славянская» и даже отыскал в США сестру Тэйтума и ее мужа, которые охотно сообщили о причастности Лужкова к криминалу трехлетней давности, не приведя никаких доказательств этого.

Для конкуренции с ОВР буквально за месяц было создано движение «Единство» во главе с министром по чрезвычайным ситуациям Сергеем Шойгу. Проект стартовал удачно: за «медведей» проголосовали 23,32% избирателей. Помогла растущая популярность Путина, который в ноябре заявил, что сам будет голосовать за «Единство», говорит президент ФОМ Александр Ослон. У фаворита предвыборной гонки – КПРФ – было немногим больше (24,29%), у ОВР – 13,4%.

Популярность Путина, по наблюдениям Ослона, начала стремительно расти после эмоционального телеобращения к нации, потрясенной терактами в Москве в начале сентября. Кстати, напоминает социолог, знаменитое обещание «мы их [террористов] и в сортире замочим» прозвучало позже – в конце месяца, после бомбовых ударов по базам в Чечне, во время которых труп одного из боевиков был обнаружен в туалете. Параллельно правительство взялось контролировать выплату пенсий в регионах, указывает на предвыборный инструмент один из руководителей кампании «Единства». Телевидение тоже помогло: Доренко вспоминает, что в своих программах на ОРТ уделял особое внимание победам федеральных сил в Чечне.

Сработало. К концу декабря рейтинг Путина составлял 45%, а Примакова и Лужкова – всего 8% и 4% (их опережал Зюганов с 13%). А 31 декабря Ельцин внезапно объявил о досрочном уходе в отставку. И тем самым полностью перевернул расчеты своих политических противников, считавших, что у них есть еще четыре месяца на президентскую кампанию, отмечает член предвыборного штаба Путина. Но больше всего, наверное, это событие запомнилось тем участникам российского фондового рынка, которые не поленились выйти на работу в тот предновогодний день. «Я 31 декабря 1999 г. отдыхал на Карибах, – рассказывал в интервью «Ведомостям» владелец инвестиционной компании «Метрополь» Михаил Слипенчук. – Мне позвонили ночью [по местному времени]: «Ты знаешь, что Ельцин подал в отставку?» Я звоню главному трейдеру, говорю: быстро на деск, скупать всё! Но уже было почти невозможно что-либо купить. И все равно – до Нового года у нас было $7 млн, а 5 января 2000 г., когда открылся рынок, — уже $14 млн».

ПОД СЧАСТЛИВОЙ ЗВЕЗДОЙ

А ведь в начале года российский бизнес, как писали «Ведомости» в 1999 г., учитывал, что в самом худшем случае цена нефти не превысит $5 за баррель. При тогдашнем состоянии российского бюджета это означало национализацию нефтяных компаний, новый дефолт по госбумагам и полный экономический крах. «Но когда начали расти цены на нефть, стало ясно, что прогнозы депрессии на 10–15 лет, к счастью, не реализуются», – говорит владелец группы «Мой банк», сенатор Глеб Фетисов.

Почти пятикратная девальвация рубля, так болезненно воспринимавшаяся осенью 1998 г., теперь оказалась для экономики прямо-таки спасением. «Резко снизилась себестоимость, началось замещение импорта – появились новые заказы. Рублевые долги обесценились – это позволило реструктурировать долги. Один доллар вложений стал приносить в 10 раз больше эффективности», – перечисляет бывший совладелец крупной банковской группы. В то время делать фундаментальные инвестиции для ускорения промышленного роста было необязательно, согласен Авен: «К моменту кризиса в экономике было заполнено всего 50–60% мощностей. Поэтому их относительно небольшая дозагрузка в 1999 г. и смогла вызвать заметный рост». В этом, кстати, принципиальное отличие 1999 от 2009 г.: сейчас, по оценке Авена, загружено до 90% мощностей.

Девальвация снизила реальные зарплаты, добавляет Фетисов. «Скачки валютного курса в то время создавали определенное беспокойство для бизнеса, но по итогам года оказалось, что мы сработали гораздо эффективнее, чем раньше», – припоминает основной владелец «Вимм-билль-данна» Давид Якобашвили. А владелец НЛМК Владимир Лисин с благодарностью вспоминает, что правительство заморозило рост цен естественных монополий – на электроэнергию, газ, железнодорожные перевозки. Хотя эту меру критиковали как нерыночную, Лисин напоминает о ее плюсах: «Начала рушиться система взаимозачетов, в экономику стали поступать живые деньги». Тем более что дефолт по ГКО-ОФЗ избавил бюджет от нереалистичных обязательств по их обслуживанию, добавляет к этому Ясин.

Долги наши тяжкие

Но в первый послекризисный год жизнь в России отнюдь не производила впечатления счастливой. Особенно для банков, погруженных в переговоры с кредиторами о реструктуризации своих долгов. Валютные займы, взятые до кризиса, оказались неподъемными для них как раз из-за девальвации рубля.

Агентство по реструктуризации кредитных организаций, которое приступило к работе как раз летом 1999 г., имело дело с проблемными, но все же живыми банками, добавляет бывший председатель АРБ. Но некоторые из крупных жертв кризиса попали под управление агентства. Заголовки первых номеров «Ведомостей» говорят сами за себя: «АРКО приобрело абсолютный контроль над банком «Российский кредит», «АРКО делит кредиторов СБС»... В то время под наблюдением агентства находилось 252 проблемных банка – около 10% от имевшихся в стране.

А Парижский клуб кредиторов вынудил российское правительство пойти, по сути, на новый дефолт – по третьему траншу облигаций внутреннего валютного займа, припоминает Олег Буклемишев, в то время советник министра финансов Михаила Касьянова: «Они требовали равного отношения ко всем кредиторам – мол, если Россия не платит по ГКО, то пусть тогда и по ОВВЗ-3 тоже не платит». Срок погашения бумаг на $1,3 млрд наступал в мае. В конце апреля Касьянов объявил, что выплат не будет и вместо денег Минфин через полгода выдаст инвесторам ОВВЗ с более поздними сроками погашения. Цена ОВВЗ-3 резко упала – с 39% от номинала до 5–7%, а позднее и до 4%. Но российские банкиры все-таки нашли, как на этом заработать. Вскоре правительство объявило о проведении взаимозачета: в оплату безнадежных долгов промышленных предприятий по валютным кредитам советского времени, прогарантированным Минфином, принимались ОВВЗ-3, рассказывает Буклемишев. Выгода была в том, что бумаги, купленные за бесценок, принимались по номиналу, вспоминает совладелец одного из крупных банков, и это позволяло банковским группам быстро очистить балансы от долгов.

«Тогда мы были в конце кризиса, – вспоминает Владимир Мау и добавляет: – А теперь в начале. Тогда кризис был национальный, а сейчас глобальный. Тогда не было надежд на улучшение – а сейчас они тем не менее есть».