Венские воды

Задачу художественный руководитель – директор театра Валерий Гергиев сформулировал так: сделать «Мариинку-3» (как еще называют концертный зал) местом, привлекательным для неискушенной публики, прежде всего молодой, куда родители захотят привести детей, а тинейджеры – подружек. Одним из главных шагов этой стратегии демократизации стало исполнение всех импортных опер по-русски. Надо признаться, до сих пор русский вместо итальянского и немецкого царапал ухо – но оказалось, что дело не в языке, а в качестве спектакля. В «Свадьбе Фигаро» язык родных осин звучит органично. Потому что режиссер Александр Петров ясно прочертил сюжет, точно поставил задачи исполнителям, и диалоги-речитативы (в ставшем в России классическим переводе Чайковского) ткутся с естественностью и внятностью хорошего драматического театра.

И с пространством, предполагающим круговой обзор, Петров и художник Елена Орлова вполне справились. Игровая площадка ограничена тремя задниками, на которых стилизованные деревья и орнаменты в духе венского Сецессиона. Петров считает, что модерн – «второе рококо» – не чужд опере XVIII века, и с ним можно согласиться: этот стиль сидит на ней как влитой.

Александр Петров – человек бодрого позитивного мироощущения. Он не стал навязывать опере buffa, к примеру, психоаналитических мотивов тотальной травестии, как сделали бы на его месте многие «модные» коллеги, спектакль сделан простодушно, но изобретательно, тщательно, но весело. Альмавива охотится с потешной бутафорской таксой, которую возит на подставочке на колесиках, – и, войдя к графине, первым делом заставляет таксу обнюхать помещение в поисках любовника. Когда Фигаро в знаменитой арии «Мальчик резвый» отправляет Керубино на войну, сорванца-бедолагу переодевают в форму колониального солдата и в конце концов напяливают на него противогаз. В «дуэте письма» III акта Розина и Сюзанна склоняются над парковым бассейником с водой, свет меркнет и колеблющиеся отблески наполняют зал, необычайно гармонируя с влажным трепетом изумительного моцартовского шедевра.

На премьере играли убедительно все, пели достойно многие. И Евгений Уланов (сделавший своего сластолюбивого графа таким мачистским, что нет сомнений в его способности обладать всеми наличными женщинами), и Вадим Кравец – Фигаро, и, главное, Анастасия Калагина – Розина. Розина у Моцарта отвечает за драматизм, а Калагиной вообще присуща глубина сценического и вокального существования, и здесь ее царственно-легкое сопрано необыкновенно обаятельного тембра безусильно парило, придавая гротескно-отвязному действию объем.

Дирижерская работа Валерия Гергиева, увы, не попадет в список его откровений. Если вспомнить хотя бы, как у Арнонкура (Зальцбург, 2006) в этой партитуре в паузах между двумя нотами разверзались мерцающие бездны, – в таком сравнении работу маэстро Гергиева придется признать, мягко говоря, дежурной.