На бой не сгодился
В новом романе «Домик в Армагеддоне» Денис Гуцко соединяет меч, крест, неграмотность и наивность
Букеровскому лауреату деваться некуда: он по определению в лучах прожекторов. «Домик в Армагеддоне», новый роман Дениса Гуцко, неизбежно будет обсуждаться, но, очевидно, в мало приятных для писателя выражениях.
Премированный четыре года назад роман «Без пути-следа» воспроизводил типичный набор постколониальных проблем, которые и повергли в нокдаун главного героя, отлученного от российского гражданства. «Домик в Армагеддоне» – вроде бы о другом, но и здесь в центре герой растерянный, пытающийся нащупать опору и смысл жизни.
Именно для этого Ефим Бочкарев, 18-летний житель вымышленного Любореченска, и поступает во Владычный стяг – молодежную военную организацию, созданную для защиты православия. Фима и такие же, как он, мальчишки-«стяжники» съезжаются на сборы, тренируются, читают жития святых и мечтают о настоящем деле. Но Стяг внезапно закрывают: «церковный спецназ» властям отчего-то разнадобился.
Дочитав роман до конца, понимаешь: это не власти, это Денис Гуцко дрогнул, испугавшись собственного богатейшего по потенциалу замысла – написать жесткую антиутопию (вариант: притчу) про жизнь современных крестоносцев. А ведь мог бы получиться бестселлер почище оруэлловского. Однако, чтобы создавать несуществующий мир, нужно понимать и чувствовать материал, из которого лепишь. Про войну воевавший Денис Гуцко понимает многое, про православие, даже декоративно-националистическое, – совсем ничего. Отсюда нелепости и ошибки: к простому священнику в романе упорно обращаются как к епископу – «владыка»; используемое героями выражение «новый Армагеддон» – нонсенс; верующий Фима ни разу не вспоминает о Боге, а его рассуждения о «великой православной России» отдают такой пустотой, что странно, как его-то самого угораздило увлечься всей этой мертвечиной.
Так что неудивительно, что, рассказав о стяжниках на первых страницах романа, дальше Гуцко двинуться не рискнул, свернув на знакомую дорожку унылого реализма да скрупулезных описаний внутренней смуты Фимы. Кроме Фимы, живых героев здесь никого, сплошь функции – враг, соратник, провокатор, подруга, – и поступки их часто совершенно необъяснимы. Почему сводная Фимина сестра, Надя, буквально преследует брата – это что же, инцест? С какой стати отец героя бросает семью и оказывается в Православной сотне, таинственной организации, куда после Стяга попадает и Фима? И что это за Сотня? Секта? Община? Но ничего-то мы так и не узнаем, не поймем, кроме одного: вопрос «почему?», блуждая по «Домику», лучше не задавать.
И все же в сухой остаток кое-что выпадает. Это неизменно зорко отловленные детали, что-нибудь вроде «лунных клякс» на листьях фикуса и хрустящих гравием подошв, которые «будто откусывают от дороги», да точно диагностированное мутное брожение, глухое недовольство, скрытое в душах провинциальных мальчиков. В общем, если завтра рванет, Гуцко хотя бы запишут в пророки. В противном случае ему грозит лишь свист разочарованной публики.