Две патологии: Мы все умеем делать вид

При обсуждении сегодняшнего экономического кризиса обычно проводятся аналогии с Великой депрессией. В своем последнем обзоре «Перспективы мировой экономики» МВФ детально исследует эту аналогию с точки зрения не только потери доверия к финансовому сектору, но и быстрого спада в мировой торговле, а также промышленной активности. История больше, чем экономическая теория, дает ключей для объяснения абсолютно неожиданных и по природе своей непредсказуемых событий.

Почти каждый, кто сравнивает два кризиса, берет за точку отсчета 1929 год. Однако в Великой депрессии проявились две совершенно разные экономические патологии. Каждая требует особого подхода к диагностике и особого лечения.

Первая и наиболее знаменитая патология заключалась в обвале фондового рынка в октябре 1929 г. в США. Ни в какой другой стране не было такой масштабной паники на бирже. Отчасти потому, что нигде больше не наблюдалось и такого эйфорического взлета биржевых котировок, спровоцировавших множество американцев из самых разных социальных слоев заняться финансовыми спекуляциями.

Вторая патология заключалась в превращении просто глубокой депрессии в Великую депрессию. Летом 1931 г. в Центральной Европе зародилась волна банковской паники. Расходясь, она занесла финансовую болезнь в Великобританию, потом в США и Францию, и в итоге зараженным оказался весь мир.

Паника 1929 г. описывается во всех исследованиях, посвященных депрессии, по двум причинам. Во-первых, никто до сих пор не мог привести разумные и логичные объяснения краха рынков в октябре 1929 г. – например, что участники рынков среагировали на какие-то события. И поныне экономисты пытаются создать себе имя, решая эту головоломку.

Некоторые делают вывод, что рынки просто иррациональны. Другие стараются создать сложные модели, согласно которым инвесторы, должно быть, предвидели депрессию или учитывали вероятность введения протекционистских мер в других странах в ответ на американский закон о тарифах. Но на самом деле законотворческий процесс в этой области был еще далек от завершения.

Вторая причина, по которой 1929 год стал так популярен среди академических и политических комментаторов, заключается в том, что в то время появились основания для принятия особых политических мер в экономике. Кейнсианцы смогли продемонстрировать, что фискальные стимулы могут стабилизировать ожидания рынка и, таким образом, способствовать восстановлению доверия. Монетаристы пели альтернативную, но в чем-то схожую песню о том, как стабильный рост денежной массы позволяет избежать радикальных пертурбаций.

У обвала 1929 г. не было очевидной причины. Европейская банковская катастрофа 1931 г. – совсем другое дело. Вряд ли получится снискать академические лавры, найдя нестандартные обоснования ее причин: ясно, что крах был вызван финансовой слабостью стран, где непродуманная политика привела к гиперинфляции, ударившей по банковским балансам. Банки оказались беззащитными перед политическими потрясениями. В итоге дискуссии вокруг создания центральноевропейского таможенного союза и военных репараций хватило, чтобы обрушить карточный домик. Компенсировать ущерб от катастрофы было непросто. В отличие от 1929 года не было и нет очевидных макроэкономических ответов на финансовые потрясения.

Некоторые известные макроэкономисты, в том числе Ларри Саммерс, главный экономический идеолог администрации Обамы, пытаются преуменьшить роль нестабильности финансового сектора в качестве причины депрессии. Но ответы на кризис, если они вообще существуют, заключаются в медленной и болезненной расчистке балансов, а также микроэкономической реструктуризации, которая не может просто навязываться сверху всезнающим планировщиком, а требует от бизнеса и отдельных людей изменить свои взгляды и поведение. Усиление регулирования и надзора – хорошая идея, но она скорее нацелена на предотвращение будущих кризисов, чем на борьбу с последствиями уже произошедшей катастрофы.

Итогом продолжительных обсуждений кризиса 1929 г. в академической и общественной среде стало то, что люди начали ждать простых ответов. Но крах Lehman Brothers в сентябре 2008 г. был похож на события 1931 г., возродив в памяти воспоминания о мире, охваченном депрессией. Крах банков в Австрии и Германии не смог бы превратить рецессию во всем мире в депрессию, если бы эти страны были изолированными или замкнутыми экономиками. Но во второй половине 1920-х гг. их экономики опирались на заемные средства, главным образом из США.

Эта зависимость аналогична тому, как деньги из развивающихся экономик, в основном из Азии, потекли в США в 2000-х гг. Банковский крах 1931 г., а также в сентябре 2008 г. подорвал доверие международных кредиторов: тогда – в США, сейчас – в Китае.

Оба эти урока об одном и том же – медлительности и болезненности реорганизации банковской системы, а также о зависимости от крупных внешних поставщиков капитала. Но они трудоемки и неприятны. Долгое время было значительно проще повторять успокоительную мантру, что мировое сообщество научилось избегать катастроф наподобие 1929 г. и центральные банки мира якобы продемонстрировали это в 1987 и 2001 гг.

Правительства, несомненно, заслуживают похвалы за стабилизацию ожиданий. Это предотвращает дальнейшее углубление кризиса. Но чиновники обманывают нас, когда навязывают простые решения, дающие надежду на то, что мы сможем долгое время избегать глубоких экономических преобразований.