Стихи из звуков барабана

Владимир Тарасов сегодня живет между Литвой и Калифорнией, а приезжая в Россию, много времени проводит в студиях друзей-художников. Он увлекается инсталляциями, работает с Ильей Кабаковым, был замечен в сотрудничестве с поэтами Дмитрием Приговым, Львом Рубинштейном, Тимуром Кибировым. Недавно вернулся из Праги, где вместе с Андреем Битовым представлял Россию на книжной ярмарке. Премьера проекта «Думая о Хлебникове» состоялась в Берлине, а 5 июля он представит его в театре «Школа драматического искусства».

– Что вас привлекает в поэзии Велимира Хлебникова?

– Когда я начал смотреть на поэзию Хлебникова с точки зрения барабанщика, то нашел много общего с перкуссивным искусством. Стихотворение «Кузнечик» – это же абсолютная перкуссия! Хлебников был гениальным барабанщиком. Его язык перекликается с самыми глубинными понятиями о перкуссии. Мне кажется, перкуссия архаически аутентична: это камень о камень.

– И поэзия Хлебникова архаична, вместе с тем она опережала время на десятилетия...

– Его заумь, абстрактная поэзия шли не от смысла слова, а от его звучания, сонористики. Он отталкивался от ритма фонетики, находил медитативно-ритмическое состояние в слове, как в звуке. Мне это чрезвычайно близко.

– Но его поэзия сама по себе музыкальна, иллюстрировать ее реальной музыкой практически невозможно.

– В своем проекте я не иллюстрирую его стихи. Прочитав его стихотворение, я слышу звуки перкуссии. К тому же в этом году исполняется 100 лет итальянскому футуризму. Конечно, помимо Филиппо Томмазо Маринетти были и Гийом Аполлинер, и Курт Швиттерс – многие в то время конструировали слова как бы из звуков барабана. И вот я полушутя-полусерьезно решил вернуть их обратно к барабанам.

– Это импровизация?

– Процентов на сорок. Успешная импровизация – это доскональное знание материала, она должна быть хорошо подготовлена. Чтобы сделать проект по Хлебникову, я перелопатил кучу материала.

– Ваш проект имеет отношение к новому джазу или к новой импровизационной музыке?

– Он ни к чему отношения не имеет – он имеет отношение напрямую ко мне. Я не хочу знать, что такое авангард, что такое новая импровизационная музыка. В чем проблема художника? Он открывает коробочку – а там уже сидит Марсель Дюшан, в другой – Василий Кандинский, в третьей – Игорь Стравинский... Конечно, можно поставить еще один писсуар или написать еще одну «Историю солдата», и многие именно так и поступают. Я же пытаюсь найти ту полочку, которая не занята, и это сложно. Я сделал 11 сольных программ, но этот мой проект совершенно другой. Помимо перкуссии будет визуальный ряд – моя инсталляция; Курт Швиттерс будет читать свое стихотворение в записи 1927 г. Вы назовете это новым джазом?

– Но вы же не будете отрицать свою связь с миром джаза?

– Конечно, я джазовый человек, я очень этому рад и горжусь этим. Лет десять назад я стеснялся об этом говорить, потому что джаз занимался в основном коммерцией, да и сейчас по большому счету остается гламуром. Вот я и говорил, что играю современную камерную музыку. Я счастлив, что мне никогда не приходилось идти на компромиссы. Кому-то нравится, что я делаю, кому-то не нравится – я иду своей дорогой. И все же я не понимаю, что такое новый джаз – а что, есть старый? В свое время джаз, скажем, 1930-х гг. тоже был новым. Разве Арт Тэйтум устарел? Великий Чарли Паркер говорил: «Я уже играю на неделю вперед»...

– А можно ли считать вас человеком Ренессанса? Вы ведь занимаетесь не только музыкальным искусством...

– В каком-то смысле да, но, переключаясь из мира музыкального в мир визуальный, я не ухожу далеко от звука. Я все равно с ним связан. Через некоторое время мне снова хочется играть, я возвращаюсь обратно, но тогда в голове уже рождаются новые, можно сказать визуально-музыкальные, образы. Одно другому помогает.

– Хлебников считал, что эволюция искусства придет «к песне молчания великой». А вот цитата из вашего высказывания: «И в безмолвии тоже есть звук»...

– Научить играть быстро и громко можно любого. Но научить слышать звучание тишины между двумя звуками – это сложнее. Оно там есть, и самое главное – выдержать баланс паузы, чтобы звуки оказались на своем, строго определенном, положенном месте. В этом ощущении музыкального времени все должно быть предельно точно, ничто невозможно сдвинуть даже на микроскопическую долю секунды – вся работа разрушится.

– Каковы теперь ваши планы?

– Я один из участников трио Jones, Jones! – вместе с Марком Дрессером и Ларри Оксом. Пятого июля я играю соло, а 24 сентября – в составе этого трио в том же театре «Школа драматического искусства». А 25 сентября в Манеже у меня открывается выставка в рамках Третьей московской биеннале современного искусства.