Вечные ценности: Общество чайлд-фри
В этом году я – в жюри «Букера», выбираю вместе с коллегами лучший роман года. Три месяца подряд чуть не каждую неделю симпатичный молодой человек с посылкой под мышкой звонил в мою дверь. В посылках лежали книжки. Стопки в целлофановых пакетах перестали умещаться даже на подоконнике. Большую часть я прочла в нашем дворе, под липами – в крупных почках, в мелких листочках, затем в их густой тени, под конец в ароматном облаке липового цвета. Прочла, покачивая коляску. В коляске спала моя новая дочь.
Я прочитала 80 с лишним романов – любовных, приключенческих, исторических, научно-фантастических, смешных, идиотских, непоправимо графоманских, безукоризненно профессиональных. Но чем больше я их читала, тем сильнее росло ощущение безвоздушья, какого-то всеобщего странного прокола.
Ни один из этих авторов не написал про младенца. Ни один – про материнство. Про то, как это (свидетельствую) прекрасно. Ни в одной из присланных книг не стоит посреди повествования, условно говоря, ликующая Наташа Ростова с пеленкой в руках. Женщины в них меньше всего были матерями, в смысле – матерями-онлайн. Умными, очаровательными, разбитными любовницами – пожалуйста, женами, чаще несколько замордованными – сколько угодно, верными подругами – да, изредка – бизнес-леди, но если уж матерями, то давно выросших детей. Только не мадоннами с младенцем на руках. (Лишь в семейной казачьей саге молодого автора Елены Катишонок, вошедшей в только что оглашенный лонг-лист, тема рождения детей хотя бы присутствует как значимая, характерно, однако, что сочинен этот текст в городе Бостоне.)
Но даже в нем, как ни в одном из этих восьмидесяти, не сказано: ношение ребенка во чреве – блаженство; рождение его сопоставимо с вселенским взрывом; младенец преображает мир. Никто из писателей так и не вгляделся в это хрупкое существо длиной в 60 см и тем не менее способное мгновенно растопить любое сердце (потом и в помине у него не будет таких безусловных побед!), у которого, кроме крошечных рук, на руках пальцев, а под ними ямочек, помимо теплой макушки, смешных, круглых, не ступавших по земле пяток, есть еще и совершенно невообразимая попа – мягкая, родная. А еще младенец смотрит на вас – с такой ангельской чистотой, что тут-то и начинаешь верить в ангелов. С таким доверием, что сам себе начинаешь удивленно доверять. И улыбается так, что только тут и понимаешь смысл призыва апостола: «на злое будьте младенцы». То есть улыбайтесь злому вот так. Тогда это злое просто сбежит со всех ног и спрячется от ужаса. Ни одной строчки. Ни у кого.
Это, конечно, симптом. Ведь литература всего лишь отражение общественного сознания. Трепет жизни, жизнь в самых простых, но самых важных своих проявлениях ушла с ее страниц, потому что наше общество меньше всего занято сегодня самым простым и важным – собственным будущим, собственными новорожденными детьми. Атрофия исторической памяти, о которой столько уже говорилось, нежелание помнить приводит вот к этому: нежеланию видеть свое существование в перспективе, что уж там вечности, в перспективе хотя бы послезавтра.