Мышиный принц

Фестиваль Нового европейского театра (NET) открылся «Гамлетом» Оскараса Коршуноваса – черно-бело-красным спектаклем, немного уточняющим Шекспира в том смысле, что если весь мир – театр, то Дания – гримерка

Эффектное решение. На черной сцене белые гримерные столики с зеркалами, яркой подсветкой и черной спинкой изнанки. Можно двигать так и эдак, постоянно меняя пространство. Или вглядываться в обезличенное белилами отражение, спрашивая: «Кто я?» Спектакль начинается с многозначительного бормотания всех действующих лиц. Сперва шепотом, почти неслышно, потом все громче: «ктоя? кто я? кто я?!» Но могли бы бормотать и хрестоматийное: «Что говорить, когда говорить нечего».

По-человечески, наверное, понятно, зачем Оскарасу Коршуновасу «Гамлет». За спиной слава одного из лидеров литовского режиссерского поколения 90-х, за пазухой – престижная премия «Новая театральная реальность», европейская известность давит на плечи. Для кого-то «Гамлет» – разговор о времени, для кого-то – о себе, как «8 1/2». И перенос действия в гримерку недвусмысленно указывает на второй вариант.

По-человечески режиссеру хочется посочувствовать. Два мучительно долгих часа до антракта он расписывается в растерянности, вываливая на сцену фрагменты трагедии принца Датского, как кирпичики конструктора «Лего», из которых никак невозможно собрать здание осмысленного сюжета. Эпизоды то следуют шекспировскому плану, то пристраиваются в произвольном порядке, то отваливаются кусками штукатурки. Отдельные мизансцены демонстрируют хорошую режиссерскую форму, но счет поражений (вкуса и здравого смысла) значительно превышает список находок. Манерные Розенкранц и Гильденстерн в женских платьях давно годятся разве что для корпоративных вечеринок. А идею с приставленной к ширинке флейтой и вопросом «Дуть или не дуть?» стоило бы продать в какой-нибудь Comedy Club.

Хотя флейта – это, кажется, уже после антракта, когда на авансцену выходит Мышь. Крупная особь в человеческий рост с печальной мохнатой мордой логично появляется после ключевого эпизода «Мышеловка», в котором у Коршуноваса нет деления на актеров и зрителей: все ловят сами себя. Мышеловка, театр в театре для этого «Гамлета» – не способ уличить короля и обнаружить истину. Мышеловка – место, в котором заперты актеры и режиссер. Мышеловка и есть театр, гримерка и обращенный к зеркалу вопрос: «Кто я?».

«Гамлет» Коршуноваса больше всего похож на спектакль о том, как не получается спектакль. Второе действие многократно усугубляет сюжетную разруху, но тем самым проясняет, зачем она нужна. Эпизоды уже не просто путаются местами, но следуют внахлест, про часть сюжетных линий все быстро забывают: отплывает ли Гамлет (Дарюс Меcкаускас) в Англию, в суматохе совершенно не важно, все смешалось в Датском королевстве.

Финальная сцена спрессовывает в один плотный брикет все пиковые эпизоды второй части пьесы: гибель Офелии и ее похороны, дуэль Гамлета с Лаэртом и приход Фортинбраса. Живые и мертвые сидят рядком, Гамлет на бис, в манере Высоцкого, читает «Быть или не быть?», могильщики в матросках машут детскими лопатками, реплики про «40 тысяч братьев» и «не пей вина, Гертруда» следуют, кажется, подряд. В эти 10–15 минут умещается все, что актеры Коршуноваса репетировали предыдущие три часа, накладывая и стирая грим, меняя салфетки: белые – для белил, красные – маска смерти.