Фредерик Бегбедер приехал в Москву представлять свой роман

Бегбедер придумал эту книгу в тюрьме, где в январе 2008 г. провел 36 часов. Впервые в своей прозе Бегбедер не только скользит взглядом по настоящему, но и вглядывается в лица своего прадеда, деда и в собственное прошлое, которое, конечно же, оборачивается прошлым целого поколения, да и целой страны.

– В своем романе вы пишете о своей семье, но получается все равно о Франции, ведь так?

– Именно так, это роман ностальгический – в нем упоминаются песни, группы, сорта мороженого, фильмы, телепередачи, которые у нас знает каждый, но они давно не идут, их нет. В принципе, ведь что в романе происходит? Героя посадили в тюрьму, он сидит в замкнутом пространстве, время тянется жутко медленно, и, чтобы хоть как-то его скоротать, он начинает вспоминать о себе, своих предках, своих корнях. В детстве я успел застать еще ту Францию – с большими частными домами, в которых жила прислуга, был свой шофер, все так же, как и 100 лет назад. У моих бабушки и дедушки был собственный замок, при замке частная домовая церковь, в которую приходил каждую неделю священник. Рядом с замком жила корова, и мы пили за завтраком ее молоко. А для перемены блюд нужно было нажать на кнопочку со звонком, и тогда являлась прислуга.

– Что с этим замком сейчас?

– Наша семья разорилась, и замок, как и многие другие, продан, некоторые из них, между прочим, купили русские (усмехается). Все. Ничего не осталось от аристократической и от буржуазной Франции. Поймите, я говорю это не чтобы похвастаться, а чтобы понять и принять свое происхождение. Чтобы разобраться, откуда явился тот парень, который нюхает в ночных клубах кокаин, и показать этот декаданс, эту разруху. Разваливается ведь все: традиции, семейные, религиозные ценности. Но, прослеживая эту жизненную цепочку, от прадеда к деду и дальше к себе и к дочери, обнаруживаешь, что, несмотря на весь развал, какие-то важные вещи, умение жить и образ видения, чисто французские, все-таки остаются.

– Вы пишете в начале романа о полной амнезии, но как это возможно – забыть свое детство?

– Да, это очень таинственно. Не знаю почему, но такое происходит, и не только со мной. Я получал письма от читателей, которые пишут, что с ними было то же самое. Возможно, мозг стер какие-то воспоминания, связанные с разводом моих родителей, но между 72–75-м годом у меня там и правда пустота (родители Бегбедера развелись в 1972-м, когда ему было семь лет. – «Ведомости»).

– Что сказали ваши родные, прочитав книгу?

– Видите ли, мои родственники далеко друг от друга, родители расстались давным-давно. Меня и брата воспитывала мать, и мы с ней довольно близки. Я сразу дал ей прочитать рукопись... К тому же она моя поклонница, фанатка. И я впервые написал о ней в книге. Она плакала, была очень тронута, что описываю именно ее. Отец тоже читает все, что я пишу, но его, похоже, больше интересует, как книжка продается.

– А старшие представители кланов никогда не качали головой, не грозили вам пальчиком, читая ваши книги?

– Конечно, было и такое. Но прежде мне было проще, потому что это были не документальные книги. Я так и говорил: да что вы, это же все литература, вымысел! В этот раз было сложней – история с кокаином попала в газеты, и списать ее на мою буйную фантазию было невозможно.

– Кстати, о кокаине. Вы сказали в одном из интервью, что Россия – это наркотик, если так, каков его химический состав?

– Поэзия. Скулы русских девушек, да-да, такие чуть-чуть азиатские, восточные. Березовые рощи. Широченные реки. И все это вместе слегка припудрено Михаилом Булгаковым.

– Ну если уж говорить о литературе... Главный герой всех ваших книг – ваше альтер эго. Вы от него не устали? Вам не хотелось бы написать роман от лица женщины, ребенка или даже животного – словом, кого-то не похожего на вас?

– В романе «Идеаль» делается попытка писать от лица 14-летней девушки. Но, верно, и там через несколько страниц, написанных от ее имени, я понял, что снова пишу про себя, правда, как если бы я был девочкой... Наверное, так и не получится. Всякий раз, когда я пытаюсь влезть в чужую шкуру, я снова чувствую, что возвращаюсь в свою. Конечно, я преклоняюсь перед авторами, которые пишут совсем о других людях, – Кафкой, тем же Булгаковым или Маркесом. Но у каждого писателя свои границы, своя тема и голос – трудно же вообразить себе, что я напишу «Властелина колец», например, или «Гарри Поттера», ведь правда?

– Вы часто пишете, что вы старый, что вот-вот; вы словно бы хотите заболтать ее, эту старость, вы ее боитесь?

– Нет. И все же время идет, друзья уже умирают, вот совсем недавно потерял близкого друга, неожиданно. И вообще, уже больше половины жизни позади, и я вижу: время ограничено, и очень хочу использовать его так, как считаю нужным. Страха нет, но после хорошей выпивки теперь не то что когда-то, тяжелее, столько уже не выпьешь!.