Эдип приехал из Колона в Зальцбург

Если перед началом спектакля зрителям предлагают беруши и очки для солнечного затенения, то понимаешь: девиз нынешнего зальцбургского фестиваля не зря звучит по-античному сурово. «Где сталкиваются бог и человек, возникает трагедия». При таком раскладе неудивительно, что древние греки определили афишу. Здесь и «Федра» Расина, и премьера оперы Вольфганга Рима «Дионисий» на стихи Ницше, и Софокл.

«Эдип в Колоне» не очень популярен в театрах, поскольку завершает страдания несчастного царя, ввергнутого богами в немыслимое. Удары судьбы, от которых невозможно защититься, способны подавить зрительскую психику. Самоослепление после того, как выяснилось, что Иокаста не только жена, но и мать ему, а дочери еще и сестры, бесприютные скитания, предательство властолюбивых сыновей... Но Петер Штайн поставил спектакль если не жизнеутверждающий, то хотя бы не унылый, обнаружив в трагедии даже оптимизм. Несчастья человека, оставленного на растерзание высших сил, открывают в нем невиданные возможности.

Для спектакля Штайн сам сделал новый перевод Софокла. Сделал идеальный выбор на главную роль – 66-летний Карл-Мария Брандауэр. Не то чтобы спектакль держится на нем одном – тут все гармонично, все при деле, всякий знает свой маневр. Хор поразителен: Штайн прописал для каждого актера собственный рисунок, показав не обезличенную толпу в одежде альпийских крестьян, а набор персонажей. Текучие плетения сценического узора, геометрия мизансцен завораживают. Да и окружение у Брандауэра что надо – например, 78-летний Юрген Хольц, играющий Креонта в инвалидной коляске. Легендарный актер, бежавший из ГДР в Западную Германию и сделавший там карьеру, каких мало, он выглядит в «Эдипе» мастодонтом, скупым на жесты и потому заставляющим ценить их вдвойне.

Но именно Эдип Брандауэра придает происходящему не просто глубину, но иное измерение, мистическое, потустороннее, обозначающее существование мира, куда вход откроется лишь одному герою. Известные актеры к старости начинают играть самих себя, великие продолжают играть других. Брандауэр напомнил, что такое актерская школа прошлого и как относительно понятие актуальности в искусстве.

Неторопливость, с которой Штайн рассказывает античный миф, скупость выразительных средств (декорации сведены к густой роще на пустой сцене), минимум музыки (зато уж если гремит гром, так становится страшно) и простота освещения (лишь смерть героя ослепляет публику буквально, на сцене вспыхивают сотни мощных ламп) – все напоминает о звездных часах театра, когда он не сводился к развлечению.