Почти без хулиганства

Музыкальной частью постановки заведовал Кент Нагано. Режиссировал берлинский эпатажник Барри Коски, известный склонностью к смакованию самых интимных телесных отправлений.

Лаконичность сценического дизайна восполнялась яркостью кричащих маскарадных костюмов: оба компонента спектакля сработала художница Эстер Бьялас. В партии Аминты / Тимидии выступила любимица мюнхенской публики задорная Диана Дамрау. Ее партнером стал бас Франц Хавлата (сэр Морозус). Украсили спектакль игра и пение разбитного Николая Борщова (Брадобрей) и обладателя сильного и красивого тенора Тоби Спенса (Генри Морозус). Вся компания натурально и смешно перебранивалась, перескакивая с пения на речь и обратно, передвигалась по сцене, сопровождаемая развеселой толпой актеров-маргиналов, сбитых в плотный и пышный телесный ком.

Музыка по драйву и блестящим «скороговорочным» ансамблям в финалах каждого акта явно посылала уважительный привет Россини. Однако то был не Россини, а изысканная рефлексия автора на давно ушедший стиль bel canto – музыка Штрауса, безусловно, глубже, сложнее и гораздо рафинированнее.

Коски вопреки обыкновению не особенно нахулиганил. Лишь немного поиграл с телесной немощью сэра Морозуса, выставляя на всеобщее обозрение его волосатые ноги и дряблые лодыжки. Похоже, на территории комической оперы, где нет ни крови, ни античных трагедий, талант Коски заработал в другом направлении, извергнув каскады гэгов. К примеру, экономка – типичная фрау-домохозяйка в обвисшем жакете и стоптанных башмаках – методично опыляет спящего Морозуса инсектицидом. Брадобрей массирует акупунктурные точки на ступне клиента и втыкает оперенные иглы за уши и на затылок, отчего Морозус обретает нечаянное сходство с насупленным дикобразом.

Стихия бесшабашной театральности, граничащая с клоунадой, бушует на сцене, погружая любителя тишины сэра Морозуса в беспросветное отчаяние.

Во втором акте наблюдался разгул гламура: все было розовым – стены, пол, ультрамодной формы стулья и пеньюар хозяйки. В доме производят евроремонт, под жалобные вопли несчастного Морозуса выкидывают его любимую тахту, а его самого обряжают в нелепый костюм цвета лососины.

Оркестр под управлением Нагано играл мягко, благоуханно и фантастически отчетливо по артикуляции. Пространная увертюра началась как неясное, но стремительное шелестение; Нагано мастерски вывязывал узорчатую ткань партитуры, ни на миг не снижая головокружительного темпа. Далее, как только в опере появлялись оркестровые отыгрыши – краткие характеристики сцен или персонажей, – тут же снова наступало ощущение звукового счастья: ухо погружалось в невероятно красивый звук – и душа веселилась.