Война полов в детстве человечества

В контексте нынешнего Зальцбургского фестиваля, объявившего темой мифы античные и современные, без «Орфея», разумеется, было не обойтись. Певец, сам причисленный к сонму богов и положивший начало религии орфизма, силою искусства вызволяет из Аида прекрасную супругу Эвридику – но вновь теряет ее, вняв мольбам жены оглянуться на нее по пути домой.

История красивая и печальная; правда, в первой – итальянской – редакции Глюка 1762 г. все заканчивается благополучно: боги возвращают супругу безутешному Орфею, растрогавшись силой его горя. Именно эту, первую редакцию, в которой партия Орфея была написана для альта-кастрата, выбрали для постановки в Зальцбурге.

Оркестр Венской филармонии, ведомый Риккардо Мути, демонстрировал, как всегда, чудеса перфектного, интеллигентно мягкого исполнения – рафинированная звуковая гладкопись без единой, даже крохотной помарочки. Не слишком сильные голоса солистов (меццо-сопрано Элизабет Кульман – Орфей, сопрано Женя Кюхмайер – Эвридика, Кристиане Карг – Амур) подавались залу как на раскрытой ладошке. Оркестр не мешал, баланс вокала и инструментального звучания был восхитительный.

Радости для уха дополнялись радостями для глаз. Видные мастера немецкой сцены, режиссер Дитер Дорн и сценограф Юрген Розе (первому – 75 лет, второму – 73), выдали шедевр лаконизма и выразительности.

Розе преодолел трехмерность сцены, сделав из нее плоскость, чистый лист бумаги. Персонажи – Эвридика в красном платье, Орфей в синем костюме – вписаны в лист, как фигурки из мультика. Сзади коробка замыкается полукружьем согнутого белого листа, заштрихованного синим карандашом. Это небо, каким его рисуют дети: не очень аккуратно, каляки-маляки синих штрихов попадают и на соседние стены.

Во втором акте, в сцене с фуриями, сцена окутана ядовито-желтым светом (художник по свету Тобиас Лёффлер). В наклонных треугольных зеркалах отражаются груды человечьих тел, топкое болото плоти. Фурии тянут руки к Орфею, спускающемуся в Аид по прозаической лестнице-стремянке, окружают, тянут вниз – но звуки лиры отпугивают их.

В третьем акте безжизненный и ровный белый свет Элизиума – без теней, без объемов – опять превращает пространство в плоскость. Бесстрастные фигуры, одетые в костюмы пастельных тонов, медленно переступая, движутся по кромке воды и суши или по воде, аки посуху: вдали, где море встречается с небом, видна линия горизонта. Бесконечна процессия умерших праведников: картинка получается совершенно в духе Билла Виолы: свет, бесконечность, медленное движение.

Тенденция ставить монохромные, абстрактные, лишенные примет места и времени спектакли, как только постановщики оказываются на территории мифа, не нова. Миф вневременен и вечен: и Дорн с Розе попытались постичь геометрию вечности. Любовь Орфея и Эвридики пресуществляется вечно, преодолевая тлен, прах и смерть. И так же вечны противоречия полов, напряжение страсти и непонимания между мужчиной и женщиной. Это гендерное напряжение очень внятно проартикулировано в заключительном балете, остроумно поставленном Рамзесом Зиглем. Пары переплетаются, дерутся, сходятся и расходятся – уже невозможно понять, это объятья любви или непримиримая схватка. И так до бесконечности, вплоть до финального момента, когда мужчины и женщины идут друг на друга стенка на стенку.

Такова, по мнению постановщиков, современная трансформация мифа об Орфее. Вот она: природа женщины таинственна и противоречива. Женщина ждет невозможного от мужчины и всегда требует взаимоисключающих вещей. Она никогда не поймет и не примет условий выбора. Ей нужно все сразу: и жизнь, и внимание, и любовь.