Сезон в Мариинском театре открылся готическим убийством

Очередной сезон в Мариинском театре начался сдвоенным залпом. На основной сцене показали «Хованщину» – добротный спектакль Леонида Баратова более чем полувековой давности с блестящим составом певцов. В партии Марфы выступила Ольга Бородина, Шакловитого спел Николай Путилин, Хованского-младшего – Владимир Галузин.

На следующий день, уже в Концертном зале, давали «Лючию ди Ламмермур» Доницетти. В титульной партии звездила, исходя каскадами фантастических колоратур, французская примадонна Натали Дессей.

Романтические коллизии романа Вальтера Скотта, кровавые убийства, заговор против невесты, политические интриги – все это позволяет назвать «Лючию» «готической» оперой. В знаменитой сцене сумасшествия Лючии – одной из сложнейших в мировой оперной литературе – ария начинается с неправдоподобно красивой и печальной мелодии, а ведь по сюжету Лючия в припадке безумия только что заколола своего новоиспеченного супруга прямо на брачном ложе. Дессей спела эту сцену идеально, с истинно французским перфекционизмом: она ничуть не спешила, ставя качество и отчетливость фразировки превыше скорости. Нюансировка, вокальные фигурации, даже жестикуляция были соразмерны и гармоничны. Пение сопровождало потустороннее звучание стеклянной гармоники – редкого инструмента, состоящего из висящих на раме стеклянных сосулек-стержней, дополненных обычными бокалами. Тембр ее походил на плач малютки-привидения, затерявшегося где-то в галереях старинного шотландского замка, и придавал сцене обезумевшей Лючии нездешнюю отстраненность.

Гармонику выписали аж из Берлина: театр попутно делал запись оперы для лейбла «Мариинский» и Валерий Гергиев добивался максимально возможной аутентичности исполнения, даже все купюры в опере раскрыл. Не то чтобы музыка Доницетти ему так уж близка: симфоническому дирижеру в ней развернуться негде, но немного выручила увертюра, полная жутких тремоло и драматических нагнетаний, – так что на ней оркестр погрохотал вволю. Звучание его оказалось довольно плотным и массивным, хотя в стиле бельканто, классическим образчиком которого является «Лючия», примат вокала над оркестром должен быть очевиден.

Тем не менее петербургская публика с восторгом открыла для себя Петра Бечалу – певца чудесного, естественного, органичного. Он пел предельно искренне, тепло, по-настоящему страстно. Эмоциональная открытость – главное его достоинство – завоевала симпатии зала сразу и безоговорочно.