Весь вред журналов и газет

Оба давно хотели поработать вместе. Неудивительно: у них не только профессиональная, но и человеческая совместимость – обоих невозможно представить вписавшимися в конъюнктуру, оба социально активны. Гинкас подписывает протестные письма либеральной интеллигенции, Девотченко призывает коллег не участвовать в проектах сегодняшней власти.

Естественно, злободневность детонирует в гоголевских фразах («во Франции большая часть народа признает веру в Магомета»). А современность проникает как бы контрабандой: померещившиеся Поприщину письма собачки Меджи писаны на свежих газетах и экономические выкладки органично вливаются в поприщинский бред. Но в первую очередь «Записки» о том, как расплющивает человека новый мир с его ставкой на медийный успех, как разрастается в герое чувство собственной ущемленности – и требует выхода.

Художник Сергей Бархин выстроил на сцене желтый дом (от одного цвета можно впасть в глубокую депрессию) с лестницами, тесными нишами по стенам и единственным окном наверху: как будто нарядная битловская yellow submarine выброшена на берег и завалилась набок.

Гинкас использует излюбленный прием – расщепляет, казалось бы, цельный атом фразы, извлекая из него дополнительную игровую энергию («Платье на ней было!.. – восклицает Поприщин, обнимая голый манекен-вешалку, – ...белое»).

Другой знакомый гинкасовский прием – столкнуть лбами психологизм бисерной выделки и грубый фарс: режиссерское сочувствие герою неизменно остраняется холодной, насмешливой клоунадой. Из спектакля в спектакль кочуют у Гинкаса коверные обоих полов, намеренно заземляя любую драму. Вот и на этот раз две веселые балеринки (Илона Борисова и Наталья Злотова) – точно поденщицы того запредельного мира славы, о котором грезит Поприщин, – выпархивают из-за кулис всякий раз, когда злосчастный титулярный советник вспоминает директорскую дочку. Бесстыже разминаются, наклонясь к бедняге задом, жуют какой-то фастфуд, но по-прежнему остаются для героя существами высшего порядка. Им под стать здоровенный детина в балетной пачке с метлой, флюсом и цепью – то ли кухарка Мавра, то ли санитар.

На желтую стену Поприщин клеит иконы сегодняшнего дня – журнальные фотографии: Медведева, Галкина, Пугачевой (рядом – знак спасительной режиссерской самоиронии, портрет самого Гинкаса). И королевскую мантию окончательно рехнувшийся титулярный советник тоже мастерит из остатков глянцевых журналов. А последней вспышкой безумного сознания становится видеонарезка dolce vita: реки шампанского, знойные красотки, богатые интерьеры и умирающий матадор. В общем, все максимально наглядно: скажи мне, что сводит тебя с ума, и я скажу, кто ты, – а причина поприщинского безумия абсолютно плебейская.

И Алексей Девотченко играет Поприщина соответственно: нагло ощерившимся, с цигаркой во рту. Но иногда вдруг становится проводником навязчивой, «высоковольтной» мысли или замирает с такой виноватой улыбкой, что понятно, как титулярному советнику мучительно стыдно. И эти резкие, как пики кардиограммы, переходы актерских состояний выводят нового Поприщина из плоского пространства социальной сатиры и возвращают ему безумие, несводимое к простым объяснениям о пагубном воздействии глянца на плебс.