Монастырский на наш вкус

В этом году Борис Гройс – куратор павильона России на 54-й Венецианской биеннале. Он будет выставлять художника Андрея Монастырского. Концептуальное искусство видится ему сегодня единственно возможным

В этом году на биеннале большинство стран, говорит Гройс, не сговариваясь, представляют перформансы или концептуальные проекты. На его взгляд, концептуальное искусство в моде и это закономерно.

– Для вас важно получить «львов» на Венецианской биеннале?

– Выигрыш абсолютно не важен, на мнение представителей международной художественной общественности он никакого влияния не оказывает. Но участвовать в биеннале очень важно: на открытие действительно приезжают все, и на самом деле всё внимательно смотрят. Очень важно там быть, чтобы на тебя посмотрели и ты на все посмотрел.

– Вы сразу приняли решение о Монастырском?

– Сразу. Он был для меня самой очевидной фигурой – важной и в то же время недостаточно понятной и известной на Западе. И у меня с самого начала было впечатление, что он – хороший шанс.

– Шанс вписать его в мировой арт-процесс?

– Такое вписывание не происходит благодаря одному событию. Это занимает десятилетия, Дюшан вписался в мировой художественный процесс в 80 лет.

­– А зачем? Даже тех, кто вписан, плохо помнят.

– Мы кого-то запоминаем, а кого-то забываем, кого помнили. Запоминание и забывание – два параллельных процесса, общее количество художников, о которых мы помним, обычно не меняется.

– Монастырский должен кого-то вытеснить из сознания?

– Абсолютно нет, другого художника не вспоминают не потому, что этого запоминают, а потому, что его забывают. Каждая эпоха склонна искать свою генеалогию, она обладает собственным вкусом и выбирает тех художников, которые под этот ее теперешний вкус подходят. Мне кажется, что Монастырский подходит под нынешний вкус.

– Вы утверждаете, что концептуализм сегодня вновь интересен, – почему?

– Есть несколько причин сразу, одна из них – надоело производство предметов. Вот предметов точно стало слишком много. Искусство как производство предметов все больше воспринимается как дизайн. Хочется искусства без предметов, а это концептуальная традиция. С другой стороны, возрос интерес к документации, к перформансу, т. е. к искусству как событию. Но события могут быть или в сфере развлечения, или в сфере рефлексии. Событий в сфере развлечений очень много, этим занимаются все. А концептуальное искусство занимает нишу события-рефлексии, события-мысли. И этому событию мысли требуется территория. Академия не является такой территорией, университет, средства массовой информации – тоже. Поэтому концептуальное искусство, партиципативное искусство (в создании которого участвуют зрители. – «Ведомости») стало приобретать характер территоризации мысли.

– Вы автор термина «московский романтический концептуализм» – теперь его понимают широко, говорят о его школе.

– Я о школе бы не стал говорить, даже о группе. Расширение этого понятия и утверждение, что все, что не соцреализм, есть концептуализм, довольно абсурдно. Каждая практика имеет свою стилистику, и если посмотреть на советские 60–70–80-е годы, то там были и сюрреалисты, и абстракционисты, и минималисты. Была представлена вся палитра международных направлений в том или ином варианте. Что касается концептуализма, то понятно, чем он занимается в принципе – интеграцией комментария к искусству в само искусство. То есть произведение искусства начинает рефлексировать себя, свое место в символической системе, свое место в экономике, свое место в языке. Когда есть такая эксплицитная рефлексия, то это концептуальная работа, но таких работ мало, и очень мало художников этим занимаются. Другое дело, что это направление оказалось наиболее продуктивным.

– Потому что некоммерческим?

– Не в этом дело. Знаете, сейчас жизнь такая пошла – у каждого свой компьютер, каждый сам пишет, сам печатает, сам форматирует. Разделение труда исчезло. Социальной стороной концептуализма является исчезновение разделения труда между художником, критиком, теоретиком, куратором – это все один человек. Что соответствует принципу современной экономики. Художник сейчас должен делать все, рефлектировать все. Он сейчас не может что-то произвести, чтобы кто-то потом это выставил, а кто-то описал, – так экономика искусства не работает, она базируется на тотальности проекта. Естественно, что эта тотальность, ставшая экономической неизбежностью, в 70-е годы в качестве проекта была разработана концептуалистами. А сейчас стала единственно возможной реальностью. Как правильно сказал Кошут (Джозеф Кошут – классик концептуализма. – «Ведомости»), то, что раньше называлось conceptual art, теперь называется art. Просто некуда деваться.