Монастырский на наш вкус
В этом году Борис Гройс – куратор павильона России на 54-й Венецианской биеннале. Он будет выставлять художника Андрея Монастырского. Концептуальное искусство видится ему сегодня единственно возможнымВ этом году на биеннале большинство стран, говорит Гройс, не сговариваясь, представляют перформансы или концептуальные проекты. На его взгляд, концептуальное искусство в моде и это закономерно.
– Для вас важно получить «львов» на Венецианской биеннале?
– Выигрыш абсолютно не важен, на мнение представителей международной художественной общественности он никакого влияния не оказывает. Но участвовать в биеннале очень важно: на открытие действительно приезжают все, и на самом деле всё внимательно смотрят. Очень важно там быть, чтобы на тебя посмотрели и ты на все посмотрел.
– Вы сразу приняли решение о Монастырском?
– Сразу. Он был для меня самой очевидной фигурой – важной и в то же время недостаточно понятной и известной на Западе. И у меня с самого начала было впечатление, что он – хороший шанс.
– Шанс вписать его в мировой арт-процесс?
– Такое вписывание не происходит благодаря одному событию. Это занимает десятилетия, Дюшан вписался в мировой художественный процесс в 80 лет.
– А зачем? Даже тех, кто вписан, плохо помнят.
– Мы кого-то запоминаем, а кого-то забываем, кого помнили. Запоминание и забывание – два параллельных процесса, общее количество художников, о которых мы помним, обычно не меняется.
– Монастырский должен кого-то вытеснить из сознания?
– Абсолютно нет, другого художника не вспоминают не потому, что этого запоминают, а потому, что его забывают. Каждая эпоха склонна искать свою генеалогию, она обладает собственным вкусом и выбирает тех художников, которые под этот ее теперешний вкус подходят. Мне кажется, что Монастырский подходит под нынешний вкус.
– Вы утверждаете, что концептуализм сегодня вновь интересен, – почему?
– Есть несколько причин сразу, одна из них – надоело производство предметов. Вот предметов точно стало слишком много. Искусство как производство предметов все больше воспринимается как дизайн. Хочется искусства без предметов, а это концептуальная традиция. С другой стороны, возрос интерес к документации, к перформансу, т. е. к искусству как событию. Но события могут быть или в сфере развлечения, или в сфере рефлексии. Событий в сфере развлечений очень много, этим занимаются все. А концептуальное искусство занимает нишу события-рефлексии, события-мысли. И этому событию мысли требуется территория. Академия не является такой территорией, университет, средства массовой информации – тоже. Поэтому концептуальное искусство, партиципативное искусство (в создании которого участвуют зрители. – «Ведомости») стало приобретать характер территоризации мысли.
– Вы автор термина «московский романтический концептуализм» – теперь его понимают широко, говорят о его школе.
– Я о школе бы не стал говорить, даже о группе. Расширение этого понятия и утверждение, что все, что не соцреализм, есть концептуализм, довольно абсурдно. Каждая практика имеет свою стилистику, и если посмотреть на советские 60–70–80-е годы, то там были и сюрреалисты, и абстракционисты, и минималисты. Была представлена вся палитра международных направлений в том или ином варианте. Что касается концептуализма, то понятно, чем он занимается в принципе – интеграцией комментария к искусству в само искусство. То есть произведение искусства начинает рефлексировать себя, свое место в символической системе, свое место в экономике, свое место в языке. Когда есть такая эксплицитная рефлексия, то это концептуальная работа, но таких работ мало, и очень мало художников этим занимаются. Другое дело, что это направление оказалось наиболее продуктивным.
– Потому что некоммерческим?
– Не в этом дело. Знаете, сейчас жизнь такая пошла – у каждого свой компьютер, каждый сам пишет, сам печатает, сам форматирует. Разделение труда исчезло. Социальной стороной концептуализма является исчезновение разделения труда между художником, критиком, теоретиком, куратором – это все один человек. Что соответствует принципу современной экономики. Художник сейчас должен делать все, рефлектировать все. Он сейчас не может что-то произвести, чтобы кто-то потом это выставил, а кто-то описал, – так экономика искусства не работает, она базируется на тотальности проекта. Естественно, что эта тотальность, ставшая экономической неизбежностью, в 70-е годы в качестве проекта была разработана концептуалистами. А сейчас стала единственно возможной реальностью. Как правильно сказал Кошут (Джозеф Кошут – классик концептуализма. – «Ведомости»), то, что раньше называлось conceptual art, теперь называется art. Просто некуда деваться.