В целом: Нужен новый мотор

Из кризиса экономика вышла в тупик. Прежде рост цен на нефть обеспечивал увеличение благосостояния и ВВП: государство уверенно наращивало расходы, сохраняя профицит бюджета, российским банкам и компаниям за рубежом охотно давали взаймы, заемный капитал питал внутренние инвестиции и потребление, растущие рынки притягивали инвесторов. Рекорды роста опирались на низкий старт: дешевый труд при росте занятости, свободные производственные мощности, низкий уровень корпоративного долга. Такая модель рано или поздно себя исчерпала бы, однако рецессия сделала это исчерпание стремительным. Сейчас, когда цена на нефть снова тестирует исторические максимумы, из страны не прекращается отток капитала, доходы населения падают, внутренние инвестиции стагнируют, внешние – сокращаются при резком ухудшении их качества (доля прямых инвестиций сократилась в 2,5 раза). В правительстве и экспертном сообществе набирают силу дебаты о том, какой должна быть новая экономическая политика и кто за это заплатит.

Удочка или рыба

К поиску нового пути развития привлечены более 1000 экспертов, предпринимательские и отраслевые ассоциации и объединения. Не обсуждаются только три вопроса: Россия не должна терять свои позиции в мировой экономике, останавливать принятые социальные обязательства и реформу вооружений, рассказал на круглом столе «Ведомостей» «Россия после кризиса: вызовы и возможности десятилетия» директор департамента экономики и финансов правительства Андрей Белоусов. Но именно эти три вопроса и задают планку необходимых темпов роста – нужно вернуться на докризисные 6–7% в год, сказал он. Тогда как потенциальные темпы – с учетом стагнации объемов экспорта, резкого замедления капитальных вложений и потребления – составляют лишь 2–4%. Это значит, что Россия будет отставать в темпах роста не только от развивающихся стран, но и от мировой экономики. «Если так дело пойдет, получим отрицательное сальдо по текущим операциям, ослабление рубля, другой уровень инфляции, целый ряд неприятностей», – предупредил Белоусов.

Для более высоких темпов роста нужны структурные изменения экономики, а для них необходимы деньги. Одна из дилемм – должно ли государство создавать условия для привлечения инвестиций, и внешних, и внутренних, или же само играть роль ключевого инвестора.

Необходимую добавку темпам роста ВВП обеспечат инновации, убежден замминистра МЭРТ Андрей Клепач: надо строить «умную экономику». А это невозможно без существенных инвестиций в образование, здравоохранение, науку, а также в инфраструктуру – чтобы «умная экономика» не замыкалась в пределах Москвы и Петербурга. Оставить все как есть, придерживаясь стратегии умеренных бюджетных расходов в пользу нового накопления резервного фонда, ведь цены на нефть рано или поздно снова упадут, – значит консервировать отсталость. Такая политика – от кризиса до кризиса – ведет экономику в тупик. «Та часть общества, которая вроде как должна создавать интеллектуальные услуги, обеспечивать инновации, в основной своей массе бедная или необеспеченная. Экономика не может быть инновационной, если интеллектуальный класс является по определению бедным. И по всем нашим долгосрочным прогнозам, может остаться бедным – в рамках консервативной модели развития – до 2020 г. и дальше», – предупредил Клепач. Поэтому инновации – это даже не вопрос внедрения передовых разработок, это вопрос другой социальной структуры общества, определенного социального переворота, убежден замминистра.

Государство XXI в. не может генерировать экономический рост, это иллюзия, возражает директор по макроэкономическим исследованиям Высшей школы экономики Сергей Алексашенко: «Оно может создавать условия, оно может создавать стимул, оно может создавать институты. А экономический рост – производство добавленной стоимости – может обеспечить бизнес». Неиспользованный потенциал роста – в низком качестве госуправления и дерегулировании, солидарен председатель совета директоров МДМ-банка Олег Вьюгин: необходимы институты экономического регулирования, способствующие притоку капитала в страну. Опережающий рост целого ряда экономик исторически связан либо с притоками капитала, либо с экспортной экспансией, либо с тем и другим, заметил он: «Я не нашел убедительных аргументов, что может быть опережающий рост, основанный исключительно на инновациях. Дело в том, что инновации стоят дорого, а воспринимаются мгновенно: новая технология очень быстро становится доступной всем».

Работа государства по улучшению условий для бизнеса – в том числе в обеспечении макроэкономической и социальной стабильности, повторил на коллегии Минфина и Минэкономразвития министр финансов Алексей Кудрин: «Чтобы бизнес не дергали цены, инфляция, была низкой ставка процента». Экономика сохраняет запас прочности – свидетельство чему 7,7% ВВП активов в нацфондах, что позволяет рассчитывать на приток инвестиций, заявил он: «[Инвесторы] к нам снова обратятся в полной мере». Ставка же на увеличение расходов государства, сохранение дефицита бюджета усилит инфляционные факторы – и платить за такое развитие придется обществу. А общество начнет роптать на неэффективную политику, предвидит премьер Владимир Путин: «Между развитием и инфляцией есть ли какие-то противоречия? Да нет, конечно. Просто что первично, что вторично? Где телега, где лошадь? Лошадь, то, что нас вывезет, – это борьба с инфляцией, а потом все остальное».

Есть одна неприятная вещь, поделился руководитель Центра стратегических разработок (ЦСР) Михаил Дмитриев: ближайшие 10 лет будут периодом политической неопределенности. За минувшие годы структура общества изменилась – появился городской средний класс, политически не представленный и настроенный оппозиционно. Уровень развития общества перерос существующую политическую систему, и она будет вынуждена к этому приспосабливаться. Политическая неопределенность, скорее всего, замедлит темпы роста, но такова цена, которую обществу придется заплатить за создание конкурентной политической системы, рассуждает Дмитриев.

Пять лет назад ЦСР проанализировал связь более сотни социальных и экономических показателей разных стран, выявив устойчивую связь между уровнями доходов на душу населения и политических свобод: чем выше доходы – тем выше уровень демократизации, рассказал Дмитриев. Россия оказалась «не в тренде» – как и некоторые автократии. Простая экстраполяция данных до 2010 г. показала, что большинство самых жестких авторитарных режимов должно уйти. Сами того не подозревая, мы предсказали текущий политический кризис на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Для России это серьезная сермяжная правда: нас ждет десятилетие адаптации политической системы, сопровождающееся ростом политической неопределенности, продолжает он.

Государство может выступать как источник ключевых финансовых ресурсов и держатель ключевых институтов, определять приоритеты, направлять на их достижение средства, опираясь на госбанки и госбиржи, контролировать «командные высоты», руководя ключевыми компаниями, перечисляет ректор РАНХ Владимир Мау. Такая экономика зависит от государственного спроса. Другой путь – государство стимулирует роль частных источников роста: создает благоприятные условия для развития бизнеса, для предложения товаров и услуг. На таком перепутье сейчас социально-экономическая политика России, считает он. Ее собственный опыт XIX–XX вв., а также опыт Германии того же периода показывает, что в условиях догоняющего развития избыточное присутствие «большого государства» компенсировало рыночную неопределенность и слабость институтов. Но затем становилось препятствием для экономики, за устранение которого обществу приходилось платить немалую цену – политическую и экономическую, резюмирует Мау.

Поискать под фонарем

На улучшение инвестиционного климата потребуется несколько лет, а значит, резкий приток больших инвестиций в экономику остается маловероятным, считает главный экономист «ВТБ капитала» Алексей Моисеев: в среднесрочной перспективе у России только один выбор – стать «развитым» поставщиком сырья на мировой рынок, как Норвегия или Канада, или остаться «развивающимся», как Нигерия или Индонезия. Сырьевой сектор вполне может обеспечить и устойчивое развитие экономики, и выход в мировые лидеры по уровню жизни – вопрос, как им пользоваться, считает Моисеев. Новое качество роста на старой основе требует пересмотреть отношение к нефтяному сектору – в частности, сейчас облагается налогом его выручка, а не прибыль, что тормозит развитие новых месторождений и, как следствие, мешает росту объемов экспорта.

Проще «поискать под фонарем», шутит Андрей Белоусов, но кроме стимулирования инвестиций есть и другие источники роста. Первый – развитие несырьевого экспорта: расчеты, сделанные при подготовке внешнеэкономической стратегии, показали, что машиностроительный экспорт недооценен в 2 раза. Агентство по страхованию экспорта – первый шаг, уже сделанный в направлении того, чтобы помочь выводить на рынок широкую линейку продуктов любым экспортерам, а не только «продавать два Ил-96 в латинские страны».

Другой источник кроется в «капитализации нашей отсталости», или производительности труда, продолжил Белоусов. Сейчас разрыв этого показателя у России со странами «большой восьмерки» – 2,5 раза и его вполне можно преодолеть за один цикл обновления оборудования, или за 10–15 лет, считает он. За время кризиса производительность в отдельных отраслях выросла в десятки раз: в обувной – в 33 раза, привел он пример. «Когда наши компании поставлены в условия либо помирать, либо повышать производительность труда, они спокойно за один-два года ее повышают на ощутимые порядки цифр», – пришел он к выводу. Этот источник тоже может быть задействован при наличии определенных институтов, подчеркнул он.

Стоимость создания одного высокопроизводительного рабочего места – $100 000–250 000, подсчитал Дмитриев, тогда инвестиции должны расти вдвое быстрее ВВП, что маловероятно. Но потенциал роста производительности связан не только с необходимостью модернизировать оборудование, говорит он: это качество и количество инфраструктуры, уровень развития финансового сектора, качество институциональной среды, «а модернизация – это уже производное этих параметров». Эффект отсталости связан с территориальной локализацией, заметил Дмитриев: во всех городах, кроме крупнейших, экономическая активность намного ниже потенциального уровня. Объем выработки на одного занятого на предприятиях в моногородах – на 10–50% ниже, чем на остальных предприятиях тех же отраслей (кроме химического производства – там выше на 30%). Если мы найдем способы переместить 5 млн человек в города-миллионники второго эшелона, это огромный скачок в производительности труда, считает он.

По оценкам McKinsey, 30–80% в четырехкратном разрыве в производительности труда между Россией и США приходится на неэффективную организацию труда, от 20 до 60% – на устаревшее оборудование и технологии, в гораздо меньшей, но тоже значительной степени недостаточная производительность объяснима особенностями структуры экономики и зарегулированностью. Есть еще одна причина, указывает McKinsey, – отсутствие стимулов: при быстром росте рынков и низкой конкурентоспособности вопросы повышения эффективности отошли на второй план, но после кризиса ситуация изменится.

«На мой взгляд, мы начнем действительно реально модернизироваться, диверсифицироваться, только когда цена на нефть будет меньше $50, потому что это будет вынужденная мера. А так мы расслабляемся, когда видим растущую цену на нефть», – скептична заместитель министра финансов Оксана Сергиенко.