Интервью: Пророк в своем отечестве

Архитектура – это своеобразный портрет Дориана Грея, считает московский архитектор Михаил Филиппов: «Сокровенное лицо и характер общества всегда отражаются на фасаде домов, хотят того архитекторы или нет». Филиппов известен в профессиональном сообществе своими резкими оценками в адрес современной архитектуры, градостроительной политики и жизни современного общества в целом. Но важнее то, что его проекты отличает высокий художественный вкус, многие из них отмечены престижными международными премиями.

– Вы прошли путь от представителя бумажной архитектуры до одного из самых востребованных на рынке зодчих. Пришлось ради достижения коммерческого успеха отступать от прежних эстетических принципов?

– Напротив, я строго следую своим курсом. В 1984 г. я представил на международный конкурс «Стиль 2001 года» свою работу, в которой писал, что обычным людям нравится застройка старых городов без современной архитектуры. Где нет современной архитектуры, там они любят гулять. За эту работу я получил первую премию. И именно в 2001 г., мне предложили спроектировать первый дом, который отражал бы сформулированную мною тогда градостроительную концепцию.

– Эксперты в области недвижимости считают, что предпочтения – современная или классическая архитектура – делятся в пропорции 50 на 50.

– Люди могут восхищаться какими-то отдельными модернистскими зданиями, жить в современном доме, ходить в офис, расположенный в небоскребе. Но когда они хотят отдохнуть душой и телом, то поедут все-таки в Венецию, а не в Орехово-Борисово, хотя воды там не меньше, чем в Венеции. В Венеции нет ни одного листочка зелени, и вода там довольно гнилая в отличие от московских спальных районов. Но 5 млн туристов ежегодно приезжает туда посмотреть на хорошую архитектуру на воде.

Это касается и Парижа, и Лондона, и Рима, и Петербурга: все хотят гулять в старом городе, а вот в Новый Рим ни одного туриста силой не загонишь, потому что он строился в 1960-е гг. и там не на что смотреть. Когда до меня это дошло, я стал везде, где бы ни путешествовал, писать акварели на тему старого города. Рисовал одновременно и пейзажи, и свои фантазии. Старался поймать специфику старой застройки. Это как поймать Жар-птицу за хвост. Мне эти акварели помогают, когда я начинаю работать над новым проектом.

– Может быть, все-таки не стоит так категорично перечеркивать всю современную архитектуру? В модернизме тоже есть признанные гении и свои шедевры.

– Отдельные здания – да! Города нет ни одного! Все великие модернисты признают, что с городами у них беда. Отдельно стоящий дом, особенно на природе, например «Стеклянный дом» Филипа Джонсона или «Дом над водопадом» Фрэнка Райта, ничего дурного собой не представляет. Это модернистская скульптура. Она не украшает природу, но и не всегда ее портит. Градостроительная несостоятельность модернизма очевидна. Модернистские постройки отражают нереальную, безумную мечту о безбожном космическом мире. В фильме Стенли Кубрика «Космическая одиссея» одного из героев преследовал космический демон в виде длинного серебристого ящика – один в один Центр международной торговли в Нью-Йорке.

– И все-таки трудно представить такой мегаполис, как Москва, без высотных зданий.

– Форма небоскреба символична, в нем функций не меньше, чем в египетской пирамиде. Вообще, в архитектуре много символического. Она всегда проявляет сокровенное лицо, характер и смысл общества, все это отражается на фасаде домов. Например, и в Серебряном веке (начало XX в.), и в сталинскую эпоху строили почти одни и те же архитекторы. Но посмотрите, какие разные получались у них дома!

Сталинские дома имеют одинаковые по вертикали окна. Одинаковые окна демонстрируют, что в доме живут одинаковые люди. На градостроительных проектах сталинского времени окон вообще не рисовали: там винтики-колесики жили, а не люди, им окна не нужны. А вот основой дома начала прошлого века была квартира. Одинаковые окна только там, где живет одна семья. Пластическая разница архитектуры двух эпох только в этом. Но, повторяю, какая разница!

– Что тогда символизируют дома в каком-нибудь Марьине или Марфине? В спальных районах сейчас строят такие же типовые коробки, как и в советское время. Хотя и время другое, и идеология поменялась, и люди уже себя винтиками не считают.

– Да, мы сменили идеологию. Раньше мы стремились в космос и строили коммунизм. Сейчас про нашу жизнь можно сказать так: «Чти день субботний. И, сделав все дела свои, занимайся шопингом». Вокруг всех городов мира построены такие торговые святилища, в которых люди проводят свободное время. Войдите в какой-нибудь мегамолл – там сосредоточение всех интересов современного человека: культурный досуг среди предметов потребления. Поэтому и дома выглядят как коробки. Современная архитектура – это эстетика упаковочного дизайна. После того как мы свергли с пьедестала коммунистических идолов, мы стали молиться новому – рынку. «Рынок нам диктует» – я то и дело слышу это от девелоперов, риэлторов, как будто рынок – это какая-то неуправляемая стихия вроде дождя или снега.

– Кто-то еще из профессионального сообщества разделяет ваши взгляды?

– Конечно, я не один такой в мире. Существует движение неоклассиков в Испании, Бельгии, Англии, его поддерживает принц Чарльз. Есть книги на эту тему, где говорится о необходимости вернуть искусство, архитектуру в традиционные формы. Поэтому Альдо Росси, который был председателем жюри на конкурсе в 1984 г., и написал, что моя концепция точнее всего соответствует общественному вкусу населения планеты во второй половине XX в.

– Вы вовремя подхватили мировой тренд?

– Не только. Делать просто реплики классической архитектуры – это тупиковый путь. Хотя по этому пути идут многие неоклассики и у нас, и за рубежом. Они строят какие-то дворцы и палаццо и не понимают, почему у них не получается ухватить Жар-птицу за хвост. Но архитектурные формы ничего хорошего городу не дают, если они не поддержаны хорошим художественным качеством. Ситуацию может спасти только красота. Если из триады Витрувия – польза, прочность и красота – убрать красоту, не будет ни пользы, ни прочности. Я понял это, когда впервые взял кисточку и карандаш. Не теоретическое употребление архитектурных ордеров спасает, а именно употребление архитектуры как искусства в традиционном смысле слова. Поэтому почти все хорошие архитекторы были хорошими художниками. Рисование акварелей очень помогает. Это не мое ноу-хау, этим пользовались и Микеланджело, и Рафаэль, и наши архитекторы, такие как Иван Фомин, Алексей Щусев. Если мы будем строить по-настоящему красивые и качественные дома, то недвижимость перестанет быть потребительским товаром, который покупают, используют, а затем выбрасывают на помойку.

Архитектура должна иметь претензию на вечность. А сегодня архитектор, проектирующий небоскреб в Нью-Йорке, должен предоставить одновременно и смету на его снос, потому что средний срок жизни любого небоскреба – 16 лет. Хотя снос зданий наносит непоправимый урон экологии.

– Каким образом остановить эту порочную практику?

– Нужно изменить моду, чтобы людям было неинтересно менять вещи. Чтобы антиквариат вошел в моду, чтобы нужно было красоваться не новой машиной, а старой отличной сборки. Начать движение сопротивления, дать обратный ход должны художники, писатели, архитекторы. Я мечтаю, что массовая городская застройка по своему качеству вернется на дореволюционный уровень.

Петроградская сторона застраивалась в начале XX в. доходными домами. Но это были великолепные дома, они становились модными, их заселяли те, кого мы называем интеллигентами Серебряного века, – архитекторы, писатели, адвокаты. Здесь жили Сергей Витте, Александр Бенуа, Максим Горький, Александр Блок. Высокий уровень архитектуры держался благодаря сильной и простой градостроительной идеологии. Каждый фасад на магистральных улицах Петербурга согласовывался лично с государем. Последовательная градостроительная концепция является самым важным в архитектуре.

– Уточните, пожалуйста, в чем ее суть.

– Я считаю, что любая архитектурная композиция не должна превышать шести этажей. Это оптимальный объем, он преобладает в центре Парижа, Лондона, Петербурга, его использовали при строительстве на Петроградской стороне. Сейчас в пределах Садового кольца можно строить 25 000 кв. м на 1 га. Если застроить по периметру 1 га – это квадрат со сторонами по 100 м, – то как раз и получается дом в пять этажей, максимум в шесть, если на первых этажах поместить еще магазины – типичный сталинский двор. Я рисую дома в виде городских кварталов, пытаясь воссоздать уголки старого города. Так были задуманы ЖК «Итальянский квартал» и медиадеревня в олимпийском Сочи. Та же концепция использовалась в свое время и в «Римском доме», который тоже был выполнен в виде небольшого квартальчика.

– А как возникла в проектах тема руины?

– Стилизованная руина широко использовалась в XVIII–XIX вв., но только как элемент садово-парковой архитектуры. Реальную древнеримскую руину, обстроенную реальными домами, можно увидеть во многих городах Италии, Испании и Франции. До меня эта тема никогда не использовалась для новой архитектуры.

– Обстроенная руина – это художественный прием или в нем скрыт еще какой-то функционал?

– «Итальянский квартал» – это террасный дом с нисходящим амфитеатром. А беда всех террасных домов в том, что все запахи кухни или канализации с нижних этажей поднимаются наверх. У нас в колоссальную субструкцию некой руины, которая пронизывает радиальные и террасные корпуса, собраны все коммуникации. Они идут на конек крыши самого высокого кольцевого корпуса. Таким образом, в теме руины соединились вместе эстетическое и технологическое изобретения.

– Один из ваших последних проектов – медиадеревня в олимпийском Сочи, расскажите о нем.

– Олимпиада – это величайший медиапроект наших дней, поэтому комфорт проживания журналистов для ее успеха имеет огромное значение. Нам нужно разместить 3000 журналистов, т. е. выдать 3000 ключей, а значит, надо построить 300 000 кв. м жилья. Кроме того, там должна быть вся инфраструктура: магазины, рестораны, бары. Но Олимпиада будет длиться только три недели. И дальше надо что-то делать со всей этой недвижимостью. Опыт других стран показал: олимпийские деревни стоят мертвые. Поэтому с инвестиционной точки зрения этот проект довольно сложный. Чтобы олимпийская деревня превратилась в горнолыжный курорт, надо создать там исторический центр, где людям будет приятно гулять. Нужны не только рестораны и клубы, но и какие-то музеи, свои достопримечательности. В стиле современной архитектуры – упаковочного дизайна – такой проект не заработает.

– А что предлагаете вы?

– Мы создаем историю полностью на пустом месте: делаем подъемник, встроенный как бы в развалины олимпийского храма, делаем там руины. Это такая игра в историю, потому что мои заказчики понимают: если это место не станет туристически привлекательным брендом, люди туда не поедут отдыхать и не станут покупать там виллы. А природа там замечательная, вид открывается прекрасный на весь Кавказ и на Черное море. К началу Олимпиады туда пустят скоростную железную дорогу. Уже сейчас начинаются продажи жилья. И, по-видимому, квартиры там будут стоить совсем не дешево.

– Не боитесь делать новодел под историю?

– Это все болтовня про аутентичность и проч. Я могу привести десяток примеров абсолютных новоделов, которые были и остаются самыми туристически привлекательными объектами. Кто построил стены Кремля, которые смотрят на Москву-реку, включая Водовзводную башню? Не итальянцы Марко Руффо или Пьетро Солари, а русский архитектор Осип Бове после пожара 1812 г. А северный фасад Нотр-Дам в Париже и главный фасад собора Святого Вита в Праге построены во второй половине XIX в. Мы любим и живем в архитектуре, которая сделана качественно и точно, а в каком году это было построено – не важно.

В Санкт-Петербурге мы ходим, смотрим, восхищаемся и забываем, что почти две трети фасадов было перестроено после блокады и бомбежек. В советское время работало еще много хороших традиционных архитекторов, которые начинали до революции и имели хорошую школу. Они делали свою работу с такой тонкостью и таким уважением, что вы даже не замечаете этих более поздних вкраплений. Даже на Дворцовой набережной стоит дом Иг. Фомина, построенный в начале 1950-х гг., но его никто не замечает, потому что он точно вставлен и не портит общий вид.