Рок Доливо: «Пусть российские ученые, кто работает с белками, пишут мне лично»

UCB – одна из ведущих фармацевтических компаний, входящих, по данным Cegedim Strategic Data, в мировой топ-20. Специализация UCB – разработка лекарств для лечения заболеваний центральной нервной системы и иммунных нарушений (среди основных препаратов – ноотропил и кеппра).

На наш рынок UCB вышла в начале 1990-х гг., а с 2006 г. считает Россию одним из приоритетных регионов развития: по ее прогнозу, в 2011 г. отечественный фармрынок может вырасти на 15% – это в 2–3 раза выше общемировых показателей... В прошлом году UCB заключила соглашение с российским логистическим оператором «Фармат» – он будет заниматься импортом и дистрибуцией продукции UCB. В этом году – с российским фармпроизводителем «Биннофарм» о частичной локализации препаратов. На планы UCB повлияли целевые программы российского правительства: оно обещает сделать медицинскую помощь доступнее, лекарственное обеспечение граждан – лучше, а научную базу и инновации в здравоохранение – более развитыми. Этому могут помочь зарубежные фармкомпании, считает гендиректор и председатель правления UCB Рок Доливо.

– Чем обусловлен ваш нынешний визит в Россию?

– Я участвую в экономической миссии принца Бельгии Филиппа. В ходе ее мы встречаемся с российскими бизнесменами, медицинским сообществом. Другая цель – посмотреть, как развивается в России бизнес UCB, и ознакомиться с тем, как устроен российский фармацевтический рынок. Компания UCB сфокусирована на лечении пациентов с очень сложными неврологическими и иммунологическими заболеваниями. Моя задача – понять, как инновационные методы лечения, внедряемые UCB, могут помочь российским пациентам. Кроме того, мы подписываем соглашение с российским производителем – компанией «Биннофарм». По этому соглашению на первом этапе будем заниматься упаковкой наших препаратов на мощностях российского партнера.

– Почему именно «Биннофарм»?

– «Биннофарм» очень похож на нас: компания, которая быстро развивается. К тому же это один из российских производителей, сертифицированных по стандартам GMP (good manufacturing practice – международные стандарты, на которые российская фармотрасль должна перейти к 2014 г., – «Ведомости»).

– Упаковкой каких препаратов займется ваш партнер?

– Начнем с нескольких. Сейчас список находится на рассмотрении. В нем будут уже представленные на российском рынке препараты, а также новые бренды.

– Что UCB Pharma вложит в проект?

– Препараты.

– А деньги – нет?

– Препараты – это и есть большие деньги, технологии, знания.

– Многие зарубежные компании сейчас строят собственные заводы в России. Почему вы не пошли по этому пути?

– Потому что предпочитаем вкладывать деньги в R&D.

– Сколько вы инвестируете в новые разработки?

– Ежегодно около 25% от выручки – это самый большой показатель в отрасли.

– Есть мнение, что крупным фармкомпаниям выгоднее покупать разработки, а не проводить их самим. Согласны вы с этим мнением?

– Это не наша стратегия. Для UCB важны именно разработки: мы сотрудничаем с Калифорнийским университетом, компаниями в Индии, вкладываем деньги в разработку новых препаратов, проведение исследований.

– С российскими R&D-компаниями сотрудничаете?

– Пока нет. Но русские очень сильны в математике и физике. Нам интересно сотрудничество с учеными в этой отрасли, поскольку для исследований, которые проводит UCB, очень важно понимать, как действуют белки. Так что российские ученые, которые работают с белками, пусть пишут мне лично (смеется).

– Топ-менеджер одной российской компании, выступая на телевидении, говорил, что миллионы, которые вкладывают мировые фармкомпании в разработки, не более чем миф. По его мнению, разработать лекарство можно и за три рубля...

– С вас имя человека, который это сказал, – мы дадим ему 6 руб. (смеется).

R&D – это очень дорого. И самая затратная часть – проведение клинических исследований. Эта статья занимает 75% наших инвестиций в разработки. Сейчас у UCB в разработке находится шесть новых препаратов для лечения иммунологических заболеваний и болезней центральной нервной системы. Для трех недавно появившихся на рынке препаратов разрабатывается девять новых показаний – это также требует проведения клинических исследований.

– Вы говорили, что одна из целей визита – понять устройство российского фармацевтического рынка. Какие выводы уже сделали?

– Не уверен, что могу составить полную картину за один день, но некоторые сходства и различия с европейской системой здравоохранения отмечаю. Например, и в России, и в Европе правительство хочет предоставлять пациентам качественные препараты. Но большая разница в программах льготного обеспечения. В России льготные лекарства получают только люди, имеющие право на льготы по причине инвалидности, ветераны и проч. Кроме того, государство компенсирует пациентам стоимость лишь некоторых препаратов – к примеру, для лечения рака. Но, на мой взгляд, оно также должно компенсировать стоимость лекарств для лечения ревматоидного артрита, эпилепсии, болезни Паркинсона.

Еще одно отличие – в практике продвижения. В России фармкомпании делают большой упор на маркетинговую активность и продвижение препаратов. В Европе – на медицину и науку.

– Сейчас в России рассматривается законопроект, предлагающий ограничить общение медицинских представителей фармкомпаний и врачей. Как эта сфера регулируется в мире?

– Не уверен, что предложенные изменения сильно отличаются от западных практик. Например, в Швеции медицинские представители могут встречаться с врачом только раз в год.

Главное – не маркетинговая активность и продвижение препаратов на рынок, а качество научной и медицинской информации. Поэтому фармкомпании вкладывают большие средства в науку. В частности, у нас подписаны договоры на разработку новых молекул с Гарвардским университетом в США и университетом в бельгийском городе Левен. Кроме того, у UCB есть два собственных исследовательских центра – в британском городе Слау и бельгийском Брен-л’Аллё.

– Некоторые российские врачи говорят, что получают информацию о новых препаратах только от медицинских представителей. Как теперь рассказывать о новых разработках?

– Надеюсь, что доктора будут продолжать встречаться с медицинскими представителями.

– Но как, если закон запретит?

– Он же запретит встречи в рабочее время. Полагаю, это сделано для того, чтобы сократить уровень продвижения, его активности, но оно все равно будет оставаться.

– Сейчас по закону зарубежные фармкомпании, планирующие продавать препараты в России, обязаны включать нашу страну в мультицентровые исследования. Насколько это поменяет ситуацию?

– Это ничего не изменит, потому что Россия уже участвует во всех клинических исследованиях. Большое преимущество России – в наличии компетентных людей, которые проводят клинические исследования. И фармкомпании систематически привлекают российских докторов для проведения испытаний на глобальном уровне. Например, российские доктора участвовали в исследованиях нашего нового препарата для лечения ревматоидного артрита, а сейчас задействованы в исследованиях по болезни Крона, эпилепсии и критической ишемии нижних конечностей. Мы считаем, что доля России в проводимых исследованиях будет составлять 5–10%.

Для UCB важно проводить еще больше клинических исследований именно в России. Причины тому – большая численность населения; очень много детей, страдающих эпилепсией. У нас была встреча с эпилептологами, на которой нам озвучили цифры: только на 8% пациентов, страдающих эпилепсией, терапия действует успешно. А 92% не могут побороть болезнь, несмотря на лечение.

– Как можно исправить ситуацию? И кто это должен делать – государство или фармкомпании?

– Государство должно разработать схемы, которые позволят ему компенсировать стоимость препаратов для лечения ревматоидного артрита, эпилепсии и болезни Паркинсона точно так же, как сейчас оно компенсирует расходы на онкологические препараты. Около 0,5–0,6% населения болеют ревматоидным артритом и эпилепсией и 0,25% – болезнью Паркинсона. По нашему опыту, адекватное современное лечение может вернуть больных с этими заболеваниями к полноценной жизни. Это первый шаг. Второй – это совместная работа врачей, пациентов и фармкомпаний. Эта работа уже ведется. Например, врачи при участии фармкомпаний обучают пациентов, больных эпилепсией, рассказывают им о методах лечения.

– Из сказанного вами получается, что у вас большой портфель препаратов, которые российское государство не закупает, но вы бы хотели, чтобы закупало...

– Это вопрос не «если», а «когда». Вопрос в том, когда для людей, не получающих качественного лечения, станут доступными эти препараты.

– В последние несколько лет российские власти приняли несколько программ, направленных на развитие фармотрасли. Одна из последних инициатив – разработка программы развития биотехнологий. На ваш взгляд, возможно ли таким образом создать отрасль?

– Возможно, но для этого потребуется очень много времени. От открытия молекулы до выхода препарата на рынок проходит минимум 9–12 лет. Это время уходит в том числе на проведение всех фаз исследований – от безопасности до подтверждения клинического эффекта по конкретному показанию, а также на регистрацию препарата. Для сложных препаратов, к которым относятся биологические, этот срок может быть больше. Например, препарат для лечения ревматоидного артрита, который мы только что вывели на рынок, был открыт 14 лет назад.

На мой взгляд, России важно не копировать чей-то опыт, а развивать свою биотехнологическую отрасль.

– Хватит ли для создания отрасли специалистов?

– Специалистов хватит, но нужны финансовые вложения.

– И где взять средства?

– От продаж нефти и газа. В России есть капитал и люди, которые могут инвестировать в развитие фармрынка. Кроме того, поможет альянс зарубежных и российских производителей.

– Почему зарубежные компании должны вкладываться в R&D в России?

– Доступ к докторам, физикам и математикам – вот суть кооперации. Как я уже говорил, очень многие компании уже сейчас приглашают российских ученых. Может, когда-нибудь российские экспаты вернутся и создадут свои компании, но нужно, чтобы к этому времени была уже база. Правда ли, что русские математики, физики и врачи – лучшие? Да.