Треплев, ушибленный Толстым

Изящную, рукотворной выделки историческую чайку – символ МХТ упрямо теснит на занавесе наглая мультяшная птичка с крылышками моли. Константина Богомолова давно не интересует, так сказать, аутентичное исполнение произведения – с верностью эпохе и букве автора. Ему гораздо интереснее поместить пьесу в раствор другого контекста, иного времени. Или по-мичурински скрестить с другим произведением, предложив изумленной публике совершенно неожиданные плоды таких экспериментов. Плоды могут оказаться вкусны, как в Wonderland-80 в Театре Олега Табакова, или несъедобны, как в «Турандот» в Театре им. Пушкина.

«Чайку» Богомолов поместил в условный контекст советского застоя и привил ей несколько текстовых побегов – например, запись речи Гагарина (подлинную) или психоаналитический бред Кости Треплева про второе «я» и отторжение первой реальности (авторство неизвестно).

С этого потока сознания и начинается богомоловская «Чайка», сразу расставив все точки над i: таланта не было. Ни у закомплексованного невротика Кости (Павел Ворожцов), ни у дородной красавицы Нины (дебютантка Яна Осипова с курса Каменьковича и Крымова на протяжении всего спектакля демонстрирует монументальную душевную статичность). Даже первая попытка застрелиться вышла у Кости сплошным конфузом: от разрядившегося пистолета ему на голову со стены рухнул портрет Толстого, под которым «себя чистят» и графоман Треплев, и набивший руку профи Тригорин. Принципиальной разницы между ними нет. Какой талант, какие новые-старые формы? Успех или неуспех, пробился или не везет – вот единственный критерий, который волнует этих людей.

Пробилась здесь лишь гламурная пара Аркадина – Тригорин (Марина Зудина и Константин Хабенский), источающая сексуальные флюиды (оттого их до конца и тянет друг к другу: они друг для друга – единственное спасение). Тригорин знает цену этому успеху – его монолог о жизни прославленного писателя звучит у Константина Хабенского с отчетливо исповедальными нотками потерявшего себя успешного человека.

Богомоловская «Чайка» пропитана мизантропией. Вместо колдовского озера – голые бетонные стены недостроенного ДК, заставленного многоуважаемыми шкапами и прочей мебелью, отвоевавшей у человека жизненное пространство, высвеченное мертвенным светом мигающих неоновых ламп (сами лампы давно уже стали штампом). Время нарочито растянуто, воздух разряжен, даже смена дня и ночи здесь никак не ощущается. От советского безвременья «Чайке» досталась вышеупомянутая речь Гагарина (Медведенке Алексея Комашко она восполняет авитаминоз героических подвигов и осмысленности, равно как аудиоэкскурсия по Парижу для школьников заменяет ему Париж, куда он никогда не попадет). А еще интеллигентский набор из Галича – Окуджавы – Визбора, шальная попса как лучший фон для пьяных посиделок и какая-то вампиловская тоска.

Вежливым и чуть брезгливым гостем, понимающим, что «сейчас идет другая драма», бродит между обитателями этого дома щеголеватый Дорн – Табаков. Разве что по профессиональной привычке проверяет, жив ли еще разбитый параличом Сорин (как всегда, органичный Сергей Сосновский). Но в «Чайке» смерть, как известно, начинает с молодых.