Выставка Владимира Фридкеса "Десять Дней До...": фотограф показывает организм Большого театра, который мог погибнуть

Владимир Фридкес, снимающий для глянцевых журналов и арт-группы АЕС, знает толк в современном большом стиле с его сложностями, красотами и пафосом. Шесть лет назад Фридкес содрогнулся от мысли, что Большой театр закроется на реконструкцию безвозвратно, что его серпастый-молоткастый занавес уйдет как советская Атлантида вместе со старым духом и досками, тертыми временем и балетными. Десять дней подряд перед закрытием театра Фридкес снимал его сцену, зал, кулисы и закулисье. Результат съемок – шесть десятков фотографий – показывают на выставке, открывшейся в Московском доме фотографии (новое название – МАММ).

Показывают театрально – в темноте, с подсветкой каждого снимка. На них сцены из жизни: оркестранты режутся в домино, балерины, одетые в пачку и спортивную куртку, сплетничают, рабочий сцены придерживает занавес, чтобы пропустить Одетту на аплодисменты, и вот она кланяется публике, неуклюже (это надо же было поймать момент и ракурс) оттопырив попку.

Фридкес признается, что до Большого не снимал балета, а во время съемок понял, что театр – это цельный организм. У организма есть внутренняя жизнь, и она не всегда грациозна. Но балет и Большой театр снимали так много и так давно, что заниматься этим без идеи и цели – значит впасть в банальность.

Как снимали балет знаменитые фотографы прошлого века, демонстрирует выставка Dance in Vogue, организованная модным журналом к одномоментному государственному празднику открытия Большого театра.

Выставка и сама праздник: прекрасно подобранные фотографии плюс остроумные тексты к ним, воспроизводящие лучший из стилей глянцевого журнала – мещанской сплетни или светской беседы.

Под очаровательной довоенной фотографией Леонида Мясина и Бориса Кохно, которых внешне безыскусно снял Роже Шалль, рассказано, как Кохно с Лифарем подрались у постели «великого комбинатора» Дягилева. Под победным портретом Сержа Лифаря в эффектном театральном костюме, с легкостью сделанным Сесилом Битоном, напоминают, что танцовщик, конечно, был блестящий, но Нарцисс. Неназванный автор этих подписей не пощадил ни безупречную Тамару Туманову (по воле Баланчина долго изображала девочку), ни стильную Наталию Макарову (однажды сожгла пергидролью волосы).

Но фотографии с таким восхищением фиксируют гениальные тела великих и знаменитых, что возвращающие на землю слова не кажутся важными. Флейтист на досуге может забивать козла, а балерина – колоться, но это не имеет никакого значения, когда она летит как пух из уст Эола, а театр уж полон и ложи блещут.