Собрание сочинений Фридриха Горенштейна: второе возвращение в Россию, теперь в семи томах

Издатели затеяли этот проект к скорому юбилею писателя – в марте нынешнего года Горенштейну (1932–2002) исполнилось бы 80. Всего выпущено будет семь томов, т. е. практически полное собрание сочинений, в том числе эссеистика, публицистика и никогда прежде не публиковавшиеся тексты – рассказы «Размороженные», «Фотография», эссе «Почему я пишу рассказ». Вот и замечательно. Да здравствуют круглые даты, когда они становятся поводом к освежению в читательской памяти важных, но ушедших в тень авторов.

Потому что после выхода в начале 1990-х трехтомника «Избранного» книги Горенштейна за истекшие 20 лет превратились в букинистическую редкость, да и сам писатель оказался почти забыт. Даже теми, кто искренне восхищался им в разгар перестроечных публикаций – именно тогда проза эмигрировавшего в 1980-м Горенштейна вернулась в Россию. Словом, переиздание Горенштейна действительно своевременно, потому что на сегодняшний день остается устойчивое ощущение: несмотря на масштаб дарования, если не гениальность, Горенштейн как следует не прочитан, не изучен, а тем, кто не застал перестроечный книжный бум, неизвестен вовсе.

Нынешнее, второе возвращение Горенштейна в Россию издатели мудро начали с пищи наиболее мягкой для читательских зубов – не с эпического «Места» и «Псалма» (хотя и эти романы только что вышли в свет), а со сборника текстов, уже превратившихся в классику. В самый первый том – пусть от нумерации издатели отказались – вошли рассказ «Дом с башенкой» (1963), единственный текст Горенштейна, опубликованный при советской власти, повести «Искупление» (1967) и «Попутчики» (1983, 1985).

В «Доме с башенкой», точно в капле, отразилось все мироздание будущего Горенштейна, все любимые его темы, образы, символы, которые аукнутся потом и в «Искуплении», и в «Попутчиках», – дорога, ночь, смерть, странник, мать. Мальчик едет с мамой в эвакуацию к деду, но их ссаживают – мать больна. Ее отправляют в больницу в тот самый момент, пока мальчик разбирается на вокзале с вещами. Он отправляется за матерью в больницу, пешком, не в силах ждать автобуса, под снегом, один, в страшной тревоге, наконец добредает...

«Надо дать телеграмму деду, – сказал мальчик, – деньги у меня есть... А вещи я оставил на вокзале... Главное, чтоб ты выздоровела. – Я выздоровею, – сказала мать. – Как ты похудел... – Приедем, я поправлюсь, – сказал мальчик. – Война скоро кончится. Появилась сестра. – Мальчик, выйди из палаты. Сейчас начнется обход».

Если честно, читать эту историю почти невозможно, очень уж страшно, очень тяжело: Горенштейн с физиологической достоверностью описывает мир Хаоса. Мир, в котором передышка длится ровно мгновение, а потом снова надо бежать, чтобы снова попасть в ночь, в одиночество, в абсолютное равнодушие людей, которых больше всего занимает собственное бытие, если только это не какой-нибудь инвалид без руки и ноги, которому просто нечего в этой жизни терять. Читать невозможно, но и оторваться нельзя: напряженность происходящего такова, что, не узнав, чем же все кончится, не сможешь отложить книгу.

Та же оголенная, жуткая и по сути совершенно животная жизнь людей описывается и в повести «Искупление», и особенно в «Попутчиках» (пережитое одним из «попутчиков» включает и голодомор, и жизнь в оккупации, и лагерь).

В «Искуплении» в небольшой украинский город вскоре после окончания войны приезжает красавец летчик, чтобы похоронить на кладбище своих родных – во времена немецкой оккупации, в 1941 году, их как «лиц еврейской национальности» убил полицай Шума (кирпичом, завернутым в газету). Дворник закопал трупы возле сарая и только пятилетнего мальчика похоронил на кладбище.

Летчик с царственным именем Август раскапывает отца, уже тронутого тлением, в нечистотах, и хочет покончить жизнь самоубийством, потому что вместить это невозможно. Но когда-то закапывавший трупы дворник уверен: искупление состоялось – убийца Шума в лагере и болен жуткой болезнью («мясо на ногах лопается, тело в нарывах, так что спать нельзя ни на спине, ни на животе, ни на боках»). Накануне страшной для летчика ночи случайно подрывается на гранате и пятилетний сын Шумы. Но искупление ли это? Да и возможно ли оно и что оно вообще такое – вот что мучает лейтенанта Августа, которого спасает от безумия 16-летняя влюбившаяся в него Сашенька. И снова все происходящее напоминает болезненный ночной бред.

Горенштейн и в самом деле писатель-импрессионист и писатель ночи: и ключевые сцены «Искупления», и действие «Попутчиков» разворачиваются именно ночью – в неверных лунных отсветах. Впрочем, ночь Горенштейна особая – она легко оборачивается метафорой и человеческой жизни, и божественного присутствия на земле.

Очевидно, именно последнее обстоятельство все-таки приводит к тому, что не смерть, а жизнь празднует торжество. В финале повести Сашенька нянчит новорожденную дочку, мать ее возвращается из заключения, выходит замуж и тоже рожает девочку. Живущие в их квартире нищие Ольга и Вася тоже рожают девочку. Все три семьи живут в одной крошечной квартирке. И после страшной, «распинающей душу Божьей ночи» все-таки наступает «простенький человечий рассвет». Возможно, рассвет наступит и в литературной судьбе Горенштейна – благодаря и этому изданию, и двум готовящимся экранизациям. Александр Прошкин вот-вот закончит работу над фильмом по «Искуплению», Ева Нейман – по «Дому в башенке».