Спектакль "Горки 10": Ленинская норма абсурда
В «Школе драматического искусства» вышел спектакль Дмитрия Крымова «Горки 10» – вольное сочинение по мотивам советской литературы, в котором японский театр кукол встречает берлинское кабаре, а Ленин и зайцы – Чебурашку с Микки-Маусом
Cпектакль «Горки 10» носит подзаголовок «Уроки русской литературы». На самом деле – скорее «советской». Со сцены звучат «Кремлевские куранты» Николая Погодина, «А зори здесь тихие» Бориса Васильева, «В поисках радости» Виктора Розова. Крымов сделал из них комикс.
Первое действие – про Ленина. Хрестоматийный эпизод из погодинской трилогии, в котором вождь в присутствии Дзержинского уговаривает инженера Забелина сотрудничать с советской властью в деле электрификации, прокручивается трижды, напоминая настоящий комиксовый стрип – серию картинок, составляющих микросюжет. С каждым повтором действие становится все более абсурдным.
В сцене-рамке оживает кабинет с зачехленными креслами, копирующий известную картину Исаака Бродского. Ленин читает газету, Дзержинский угрюмо смотрит в окно на бегущие сквозь рубиновые звезды облака, крошечная Крупская смиренно снует по хозяйству. В следующей «картинке» актеры меняются ролями. Тот, кто был Дзержинским, становится Лениным. Он обращается к инженеру по-немецки и достает карту России таких размеров, что она накрывает всю сцену. В третьей, самой абсурдной, версии того же эпизода Ленин становится пугливым злобным карликом, в костюме Крупской обнаруживается довольно крупный мужчина, а под макинтошем Дзержинского умещается круп кентавра.
«Горки 10» продолжают тему, начатую в спектакле Крымова Opus №7, посвященном Шостаковичу. Там тоже была абсурдистская игра со знаками «советского», а действие так же делилось на две части, связанные не столько сюжетно, сколько метафорически. Но юмор был гораздо мрачнее, а отправной точкой для авторской фантазии служила история, а не литература. «Горки 10» – рефлексия второго, а то и третьего уровня: источником фантасмагории здесь становится советская история, отраженная советской литературой, а следом – советским театром.
Второе действие соединяет сюжеты Бориса Васильева и Виктора Розова, васильевских «девочек» и розовских «мальчиков». Героини повести «А зори здесь тихие» стали у Крымова куклами японского театра бунраку с обреченными мертвенно-бледными лицами. Сменив выпускное платье на гимнастерки, они гибнут в дивной красоты нарисованном лесу, который открывается в глубине сцены. А похоронивший кукол старшина Васков попадает за семейный стол и превращается в пятнадцатилетнего героя пьесы Розова «В поисках радости». Его брат в майке-алкоголичке, бесцеремонный сосед, травестированные мамаша и невестка напоминают персонажей берлинского кабаре. Кульминация эпизода – знаменитая сцена, в которой герой Розова, сражаясь с мещанством, крушит отцовской шашкой дефицитную мебель.
В юноше с шашкой, конечно, узнается не просто розовский «мальчик», но вполне конкретный Олег Табаков из экранизации пьесы – фильма Анатолия Эфроса «Шумный день» (1960). Повесть «А зори здесь тихие» напоминает не только о фильме, но и о спектакле Театра на Таганке. И даже ленинская тема отзывается не только абсурдом. Она по-своему маркирует эпоху 1950–1960-х с ее призывом «возвращения к ленинским нормам». Так «Горки 10» перекидывают мостик между советской литературой и театральным опытом поколения оттепели, с которым Дмитрий Крымов ведет нескончаемый сценический диалог.
Финал спектакля – абсурдистский парафраз эпизода из «Оптимистической трагедии» Вишневского, в котором из-за мнимой кражи кошелька за борт кидают и правых, и виноватых. В «Горках 10» под расстрел попадают не только все персонажи, но и гигантские зайцы, Микки-Маус, Барт Симпсон, Карлсон и Чебурашка. Официозные Погодин и Вишневский и «оттепельные» Васильев и Розов находились по разные стороны идеологических баррикад, но сегодняшний зритель увидит в них больше сходства, чем различия. Крымов о различиях помнит, но знает и о безжалостной логике истории, за полвека стирающей Ленина с Микки-Маусом в один поп-культурный порошок.