Мюзикл "Моя прекрасная леди" в Мариинском театре: Воспитание не удалось

Мариинский театр рискнул поставить мюзикл Фредерика Лоу «Моя прекрасная леди». Результат получился обескураживающим

Не вдаваясь в ненужное теоретизирование, будем для простоты считать, что мюзикл и оперетта – один жанр. Жанр этот – самый сложный из всех сценических. Опера принципиально условна, но с ее условностью мы согласны самим фактом своего похода в оперу. А вот когда люди то поют, то разговаривают, мера условности все время меняется, и, если не скрепить разговорные сцены и вокальные номера в нерасчленимое целое, оперетта у любого нормального человека вызывает острое чувство неловкости.

Сплавляет воедино особый способ существования в оперетте. Это как бы живопись чистыми красками, способность держать приподнятый, даже аффектированный эмоциональный тон, оставаясь притом органичным. Тут требуется настоящий темперамент, которым надо управлять с точным расчетом, – в оперетте есть понятие «выход в номер»: с каждой репликой градус повышается, пока наконец герой уже просто не может говорить и начинает петь. Тогда-то оркестр вступает не формально, а как бы движимый душевным порывом персонажа. Все это – специальные уменье и талант, потому носители истинного опереточного brio почти вымерли и подлинных звезд мюзикла так мало.

Вот и в Петербурге их не нашлось. Валерий Гергиев пригласил известного канадского режиссера Роберта Карсена перенести на вверенную ему сцену постановку «Моей прекрасной леди», осуществленную в парижском Театре Шатле в 2010-м. Карсен полагает, что многие роли в знаменитом мюзикле Лоу должны играть драматические актеры, провели кастинг, в результате в спектакле собрались солисты Мариинского театра, его хор, балет, миманс – и примкнувшие коллеги из драмы. Получилась смесь бульдога с носорогом.

Пьеса Бернарда Шоу «Пигмалион», положенная в основу либретто Алана Лернера, утверждает, что лишь речь отличает цветочницу от герцогини и сделать из первой вторую можно, поставив ей произношение. Профессора Хиггинса, который это и проделывает с уличной торговкой Элизой Дулиттл, играет Валерий Кухарешин. Он – с легендарного курса Аркадия Кацмана и Льва Додина, вошедшего в историю театра спектаклем «Братья и сестры», выпускников этой мастерской можно опознать еще и по изумительной сценической речи, которой их учил один из лучших специалистов в стране – Валерий Галендеев. И вот Хиггинс говорит крупно, с подачей, артистично, но притом естественно. А поет, как поют драматические актеры, – то есть речитативом, без всякого академического вокала. Мариинская солистка Гелена Гаскарова – Элиза, наоборот, поет, «как положено», и ее обаятельное сопрано (возможно, благодаря микрофону, позволяющему не форсировать звук) звучит с опереточной легкостью, этак по-любовьорловски. Но пение – треть, если не четверть роли, остальное – диалоги. Были и сейчас есть оперные артисты, чьи вокальные данные не уступали актерским, г-жа Гаскарова, увы, категорически не из их числа. Что уж очень бросается в глаза рядом с опытными мастерами Кухарешиным и особенно Ириной Вознесенской – миссис Хиггинс. Вознесенская – ветеран Александринского театра, а выразительная, яркая, отчетливая актерская манера, всегда царившая на старейшей русской сцене, как нельзя лучше годится к оперетте.

Весь этот разнобой не искупает ни стильная картинка Тима Хэтли: белые коринфские колонны во всю высь сцены, задники-гризайли с фасадами домов и силуэтами Лондона, сероватые и кремовые занавеси; ни исполненные с большим вкусом костюмы Энтони Пауэлла по моде 1930-х, в которые перенесено действие; ни оркестр, который под руками Гавриэля Гейне играл очаровательную музыку Лоу без всякого brio.