Александр Перцовский: «Сейчас все намного интереснее»

– Насколько сейчас устойчив рост рынков, наметившийся с начала года? Многие проблемы не решены, есть ли риск, что все рухнет?

– Может ли быть в этом году повторение 2008 года? Думаю, нет. Тогда не было настолько скоординированных усилий мировых центробанков, включая США, Китай, Японию, с точки зрения обеспечения ликвидностью. В Европе запущена программа долгосрочного финансирования банков. Это все серьезные меры, и предпосылок для кардинального изменения ситуации нет – в США дефляционное давление все еще является угрозой, в Китае есть запасы для дальнейшего стимулирования, хотя в более дальней перспективе Китай может стать большой проблемой, если в экономике страны случится так называемый hard landing. Все эти уже совершенные, а также потенциальные меры дают основание не ждать коллапса в течение ближайших двух лет. Да, есть греческая ситуация, которая не известно как повернется, есть ожидания, что так или иначе дефолт произойдет, главное – чтобы он был более-менее контролируемый. В то же время Китай за первые две недели 2012 г. произвел эквивалент греческого ВВП, и это показывает относительно локальный характер греческой проблемы. Важно то, что изолировать ситуацию очень тяжело и подобное развитие событий в одной из стран тут же распространяется на другие страны в результате реакции инвесторов. Нужна колоссальная политическая воля, которой Европе в последнее время не хватало. Если так будет происходить и дальше, то почему не Португалия? Почему не Испания? Но на следующие год-два мы не прогнозируем драматического развития событий в мировой экономике.

– Два года. А что потом? У одной Италии больше 1 трлн евро долга, ресурсов может не хватить.

– Может не хватить, это правда. Но есть сценарий, при котором мировая экономика будет расти, инфляция составит 3–4%, будет наблюдаться сильный рост в Китае и Германии, а также дальнейшая стабилизация экономики в США. Этого вполне хватит для благополучного разрешения ситуации. Правда, если все ограничится исключительно урезанием расходов и дело не дойдет до стимулирования роста, может случиться все, что угодно. Мы находимся в определенном тупике. Дело в том, что Европа начинает действовать только тогда, когда ситуация близка к критической. В других ситуациях государства ЕС в отличие, например, от США и Китая, по очевидным причинам немобильны. Как минимум по этой причине ситуация в Европе быстро не наладится. Два года назад для всех участников рынка было абсолютно очевидно, что греческий вопрос можно локализовать и стабилизировать, если действовать оперативно. Этого не сделали. В итоге цена упражнения выросла во много раз.

– Зона евро в принципе жизнеспособна?

– Если вводить общую фискальную и налоговую политику, к чему страны ЕС так или иначе идут, то она будет более жизнеспособной. Но произойти это может только тогда, когда все станет совсем плохо.

– Европа все равно остается центром капитала, откуда деньги текут на развивающиеся рынки. Что сейчас происходит с этими потоками?

– Чтобы обеспечить необходимую доходность, нужно инвестировать за пределы развитых рынков. Некоторые инвесторы становятся очень консервативными и сужают инвестиционный мандат, но в целом тенденция алокации капиталов направлена в сторону развивающихся рынков. Это единственное место, где можно рассчитывать на долгосрочную доходность, стабильность и рост, так что вы вынуждены идти сюда. Концепция, что именно развивающиеся экономики являются двигателем мирового ВВП, подтверждается практикой. Любопытно, что сейчас мы наблюдаем одновременно два движения: развивающиеся рынки, с одной стороны, являются источником капитала, а с другой – тем местом, куда стремится западный капитал.

– А назад, решать свои проблемы западный капитал не спешит?

– В Европе и для европейских банков это действительно проблема. С американскими банками такого не происходит. Кто был основным продавцом на российском рынке прошлой осенью? Европейские банки и их «дочки», которым нужно приводить достаточность капитала к нормативу. Особенно серьезно это затронуло Россию, и ситуация может усугубиться. В России свободное движение капитала, достаточное количество активов, принадлежащих европейским банкам, а также отсутствие внутреннего институционального инвестора. Кстати, это одна из наиболее серьезных проблем российского рынка.

– А какие еще?

– Конечно, судебная система и инвестиционный климат в целом. Но отсутствие серьезного внутреннего инвестора – это одна из основных проблем. Если посмотреть на активы пенсионных фондов или страховых компаний на NYSE и LSE, то им принадлежит более 70% free float, в то время как у нас эта цифра составляет всего около 10%. В результате во время кризисов мы видим гигантские провалы рынков. Это колоссальная проблема для стабильности рынков и для инвестиционного капитала, при этом справиться с ней вполне реально, и непонятно, почему мы этого не делаем.

– А политический риск сейчас возрос?

– С моей точки зрения, серьезного увеличения политических рисков пока нет. Последние 10 лет мы жили в ситуации, когда знали, что произойдет через год-два. Все было абсолютно предсказуемо. Сейчас все намного интереснее. Риск не возрастает, скорее восстанавливается нормальный ход событий. Становление в России более правильного политического процесса не может стать причиной значительного увеличения риска, скорее это приводит к балансировке интересов внутри страны. Более того, складывающаяся ситуация может подтолкнуть власть к принятию ряда правильных, давно назревших решений. Понятно, что ситуация далека от идеальной как в мировой, так и в нашей экономике и нужно принимать серьезные решения. Можно спросить, почему они не принимались ранее, но ответ очевиден: не было дополнительной силы, не было состязательного процесса в политике. Теперь вероятность того, что будут приниматься правильные решения, выше. То, что происходит сейчас, однозначно расценивается нами как позитивное явление.

– Решения, правильные для кого? Как насчет риска популистских решений, которые могут принципиально расходиться с интересами бизнеса?

– Я отношусь к этому достаточно спокойно. Необходимо разделять предвыборные обещания и реальные экономические и социальные решения, которые будут воплощаться в жизнь. Идет нормальный политический процесс; политика и обещания в предвыборный год не всегда совпадают с тем, что воплощается в жизнь в дальнейшем. По крайней мере я надеюсь на это. Может быть, я немного наивен, но я практически уверен, что выполнить все, что обещают политики в предвыборный год, невозможно. Давайте трезво смотреть на ситуацию: правительство не может воплотить в жизнь абсолютно все предвыборные обещания.

– Есть повод для экономического оптимизма?

– Да, притом сейчас больше причин, чем, например, три месяца назад. Если отдельно говорить о фондовом рынке, то мы достаточно положительно смотрим на его перспективы на ближайшие пару лет. Здесь окажут свое влияние дальнейшее ослабление глобальной монетарной политики и высокие цены на сырье. Наши аналитики считают, что рост ВВП в этом году составит 2,3%, но, по моему мнению, он будет выше. Мне кажется, они немножко недооценивают переход к более стимулирующей бюджетной политике в России. Инвестиции в инфраструктуру становятся совершенно необходимыми, и их объем будет гораздо больше, чем ожидается. Это даст еще пару процентных пунктов к росту экономики. В данном вопросе я больше согласен с аналитиками Morgan Stanley, чем с аналитиками «Ренессанс капитала». Сочетание всех этих факторов даст порядка 4–4,5% роста ВВП в России. Помимо этого политическая обстановка с точки зрения экономики улучшилась, а не ухудшилась. Я действительно считаю, что в целом изменения позитивны. Может быть, в разгар предвыборной кампании это выглядит по-другому, но надо смотреть немного вперед.

– Для «Ренессанса» ситуация немного особая. Один из главных акционеров, Михаил Прохоров, – кандидат в президенты. Вы не считаете, что персонально для компании риск повысился?

– Нет, не считаю. «Ренессанс» никогда не был связан с политикой. Мы аполитичны и являемся независимым инвестиционным банком. С точки зрения бизнеса чем дальше от политики, тем лучше.

– Поддержку Прохорову экспертизой оказываете?

– Он ни разу не спрашивал. Михаил очень технократичный человек. Есть люди, которые этим занимаются профессионально, – видимо, нанятые эксперты.

– Вам клиенты задают вопросы про него? Много времени на объяснения уходит?

– Нет. Мы уже прошли этот этап. Чем текущий момент с точки зрения клиентов, которые смотрят на конфликт интересов, конфиденциальность и т. д., принципиально отличается от того времени, когда Михаил становился нашим акционером? По большому счету ничем. Когда ты один раз доказал, что ведешь свой бизнес независимо, этого достаточно.

– А вы в «Ренессансе» проводили предварительные опросы, кто за кого проголосовал бы?

– Нет, но я знаю, к примеру, что многие сотрудники ходили на митинги.

– На какие, извините?

– Я слышал только про Болотную, про другие не слышал, хотя до Поклонной горы тут близко. (Улыбается.)

– А вы сами не ходили?

– Нет.

– Почему? Вам лично близки идеи тех, кто выступает на протестных митингах?

– Близки, конечно. Я в свое время достаточно много ходил на митинги на Пушкинской площади, когда все начиналось в 1989–1990-м. Видимо, с тех пор у меня не то чтобы выработалась аллергия – скорее просто переходил. Теперь я, пожалуй, жалею, что не участвовал в этих акциях. Честно говоря, до первого митинга на Болотной я не очень верил в то, что реальное протестное движение возможно. А во время других акций меня в стране не было.

– Прохоров недавно сказал, что продаст все активы, если станет президентом. Вы уже как-то подготовились к этому? Может быть, провели оценку?

– Это надо у «Онэксима» спросить. Может быть, они провели.

– А у вас есть право первой ночи?

– По любым ключевым изменениям в отношении акционерной структуры компании необходимо согласие «Онэксима» и «Ренессанс капитала».

– В каком состоянии сейчас находится российский инвестиционно-банковский бизнес? «Тройка» наконец объединилась со Сбербанком, получается дуополия. Они и «ВТБ капитал». Для вас есть место?

– Для нас после приобретения «Тройки» ситуация повернулась в лучшую сторону. Исчез основной независимый конкурент. Смотрите, что происходит: если вы корпоративный клиент и приходите к банкиру, действует тот же принцип, что и при визите к врачу на медосмотр. Вы не можете прийти и сказать: «У меня такая-то проблема». Если врач хороший, он вас разденет, посмотрит, анализы сделает, ничего в тайне не останется. И государственный, и частный банк должны руководствоваться соображениями конфиденциальности, но я знаю достаточно много клиентов, которые не совсем уверены, не обязательно справедливо, наверное, в том, что то, что они расскажут, останется исключительно в стенах инвестиционно-банковского подразделения госбанка. Многие мои знакомые в этом плане чувствуют себя не очень комфортно. Есть ряд клиентов, причем как частных, так и государственных, которые хотят иметь дело именно с независимым инвестбанком. Конечно, государственные банки обладают преимуществами в плане привлечения финансирования. Когда рынки капитала находятся в полуобморочном состоянии и кредит, прежде всего банковский, является основным способом выжить, многие вынуждены идти за этим кредитом, но я считаю, что в целом ситуация сейчас стала более сбалансированной и объединение «Тройки» со Сбербанком пошло нам на пользу.

– Это ваше ощущение или оно материализуется?

– Оно материально. К нам приходят и корпоративные клиенты, и те, кому необходимы брокерские услуги или услуги управляющей компании. В любом случае в условиях прошлых трех лет нам было достаточно тяжело завоевать тех клиентов, которым необходимо было существенное финансирование за счет банка: они шли в «ВТБ капитал» или в иностранные банки. Все, что изменилось на данный момент: в лице Сбербанка появился конкурент не у нас, а именно у «ВТБ капитала», причем у этого конкурента есть еще более дешевые деньги и их больше. Так что в появлении второго госбанка ничего нового для нас не произошло.

«В этом году мы увидим много сделок»

– Как вообще изменилась ситуация в мире? На чем сейчас можно заработать? Инвестбанкир все еще олицетворение зла?

– Инвестиционно-банковский бизнес довольно цикличен. Та аномальная ситуация, которую мы наблюдали последние 25–30 лет, возникла после появления junk bonds. Начал надуваться финансовый пузырь, инвестбанкиры стали зарабатывать безумные деньги. Если посмотреть исторически, какие профессии были самыми престижными? Юристы, хирурги... А что произошло за последние пару десятков лет? Инвестбанкиры начали зарабатывать на порядок больше. Правильно ли это? Делаем ли мы что-то более важное по сравнению с тем, что делает нейрохирург? Нет. Конечно, мы заработали хорошие деньги, но, в принципе, элемент социальной несправедливости во всем этом совершенно очевидно присутствовал. Хорошо помню, как перед кризисом к нам приходили молодые ребята, через год после института, и заявляли, что меньше чем за $750 000 они даже на интервью не пойдут. И где они сейчас в основной массе? Сейчас ситуация скорее нормализуется, мы наблюдаем другую бизнес-модель. Маржи снижаются, но и ожидания у людей снижаются. Все упорядочивается.

– На чем сейчас можно заработать?

– Бизнес стал более глобальным. За последние годы мы превратились из российского инвестбанка в банк, который осуществляет экспансию в регион EMEA, и очень этому рады. Не так много российских брендов становятся глобальными или региональными, и мы – один из них. Работая на одном рынке, тем более волатильном, ты существенно зависишь от сиюминутной конъюнктуры. Что же мы сделали? Мы вышли на рынки стран Африки южнее Сахары, включая ЮАР, а также на рынки Монголии, Польши и Турции и стали для глобального клиента one stop shop в EMEA, т. е. компанией, предоставляющей сервис по принципу «одного окна». Это практично. После покупки южно-африканского брокера мы сами еще не до конца понимали, какая будет синергия. В итоге вырос объем и российского, и африканского бизнесов, причем существенно. Потом мы добавили Турцию, Польшу и сейчас стали № 1 по торговле российскими бумагам на LSE и стабильно входим в топ-3 в ЮАР и в Турции. Сам по себе бизнес стал сложнее, растет роль электронного бизнеса. Теперь для того, чтобы иметь ту же доходность, что и раньше, необходима большая доля рынка. Вести бизнес только в одной стране неэффективно. Если у банкиров весь бизнес российский, это проблема, когда же у тебя одна группа может провести сделку в ЮАР, Турции, Нигерии, Монголии, это совершенно другое дело. То же самое делают западные банки. Если взять старших IB-специалистов высокого уровня в глобальных банках, вы не найдете никого, кто занимался бы исключительно Россией. Обычно это люди, которые проводят сделки в нескольких странах. Своеобразная ситуация складывается в консультировании и IB. В 2009 г. было много продавцов, но не было денег у покупателей; в 2010 г. бизнес оживился. 2012 год может быть интересным: с одной стороны, много продавцов, с другой – много ликвидности. Думаю, в этом году мы увидим много сделок M&A, которые реально закрыть.

– Значит, пресловутое «окно» открыто сейчас?

– Абсолютно. Недавно состоялось первое российское IPO в 2012 г. на LSE. Мы участвовали в сделке по Ruspetro в январе, где за 36 часов было собрано $250 млн. Хочу заметить, что это не самая маленькая сделка! Кроме того, то движение рынка, которое произошло за прошедшие 1,5 месяца, стало для многих сюрпризом. Многие крупные фонды сильно недоинвестированы в Россию. Глобальные фонды боятся неопределенности и страновых рисков, в данном случае, на мой взгляд, неоправданно.

– Кто останется тут через три года? Три игрока? Или иностранные банки развернутся обратно?

– Глобальные банки уходят и приходят, причем достаточно динамично. Думаю, что европейским банкам будет достаточно сложно, потому что неразбериха в Европе продолжится еще долгое время. Американские банки вернутся быстро. Свято место пусто не бывает. Если говорить о российских банках, то в определенных сегментах будет наблюдаться конкуренция и со стороны других игроков – того же «Открытия» с их сильным DMA. Но в целом в ближайшие три года основными конкурентами будут три российских банка и пара иностранных.

«Российским компаниям стоило бы взять бразильский опыт на вооружение»

– Раз уж заговорили об иностранных банках здесь, что вы думаете о перспективах Москвы как МФЦ и массовой приватизации, которая собиралась-собиралась, но так и не собралась?

– Сейчас идет борьба вокруг того, как быстро эта приватизация должна произойти и в каком объеме. Но ценность приватизации не только в наполнении бюджета. Это тоже важно, но не более важно, чем сделать компании более эффективными. Сейчас пошли опять разговоры о том, что эффективнее – частные или государственные компании. С моей точки зрения, частные как были более эффективными, так и остались, в первую очередь публичные. Аналогичный пример: почему было важно вступление в ВТО? Не ради моментальных выгод, потому что есть индустрии, для которых это плохо, и индустрии, на которых это скажется хорошо. Скорее это было важно потому, что российские предприятия должны меняться и становиться более конкурентоспособными. Ты должен подстраиваться и не можешь оставаться таким же, каким был. Вот и с приватизацией похожая вещь. С моей точки зрения, это необходимо делать. Второй вопрос – как и где это делать. Тут мы переходим к МФЦ. Я считаю, что второго такого шанса построить рынок капитала в стране не будет. Поэтому когда компания в рамках приватизации собирается размещаться в Москве и Лондоне, в первую очередь в Лондоне, на мой взгляд, это абсолютно неправильное решение. Да, возможно, оценка компаний будет на 5–7% меньше, причем первых компаний, я подчеркиваю. Сейчас, с появлением Центрального депозитария, я вообще не вижу никаких проблем. Можно ли сделать размещение в $2–3 млрд в России? Однозначно можно. Давайте вспомним прекрасный пример размещения бразильской государственной нефтяной компании Petrobras на местной бирже BOVESPA в Сан-Паулу в сентябре 2010 г. Это было крупнейшее в мире размещение, в ходе которого Petrobras привлекла около $70 млрд. Мне кажется, что российским компаниям стоило бы взять бразильский опыт на вооружение. С точки зрения развития национального институционального инвестора, построения национального финансового центра и развития рынка капиталов хуже идеи, чем размещать компании в Лондоне, я считаю, просто быть не может. Это очень важный момент: будет видно, насколько серьезно мы говорим про создание МФЦ. Необходимо понять следующее: эти лишние 5%, которые ты получишь в Лондоне для первых компаний, стоят ли они того? Или все-таки нужно создавать основы рынка в своей стране, а не полагаться на инвесторов, которые приходят-уходят по первому сигналу? В целом я не уверен, что здесь может быть создан глобальный финансовый центр, но региональный – абсолютно точно.

– Тем более что вы один из акционеров ММВБ-РТС и заинтересованы...

– Конечно, заинтересованы! Тут все заинтересованы. Нельзя сказать, что это какой-то наш проект. Я считаю, что в первую очередь в этом заинтересовано государство.

– Вы, как акционер, довольны работой объединенной биржи и тем, что получилось?

– Пока не известно, что получилось. Какое у нас было основное опасение? Почему нельзя сказать, что мы изначально очень хотели объединяться? У тебя есть рыночная, динамичная организация, без каких-то государственных ресурсов, которая должна все время меняться, создавать инновации, предлагать новые продукты. Это была РТС. И была менее динамичная структура, но с большим ресурсом. Конечно, если их правильно объединить и правильно построить систему корпоративного управления, то мы придем к выигрышной ситуации как для акционеров, так и для рынка, для создания МФЦ и для государства. Получилось у нас это или нет? Сейчас я могу сказать, что совет директоров ММВБ достаточно интересный. Из всех советов директоров, в которых я нахожусь, пожалуй, он самый интересный, где люди действительно спорят. Я не вижу среди участников каких-то групповых интересов...

– Групповых?

– Я имею в виду, например, группу госбанков или группу интернет-брокеров. Есть интерес в построении динамичной организации, получении нового продукта, повышении капитализации. Еще раз – у меня пока нет ответа на вопрос, получилось ли, но все знаки, которые я вижу, носят позитивный характер.

– Вы верите, что биржа до конца года может провести размещение?

– Нет, я считаю, что это будет в следующем году, ну, может быть, в конце I квартала. До этого – вряд ли. Инвесторы захотят увидеть, как новая структура работает, как прошел процесс интеграции, потому что это, конечно, всегда непросто – две организации с разными культурами. Если мы хотим получить хорошую оценку, нужно больше времени.

– Хорошая оценка – это сколько?

– Я не думаю, что могу на эту тему говорить.

– Но не меньше какой суммы?

– С моей точки зрения, усилия совета директоров и менеджмента при размещении не будут достаточно эффективными, если капитализация при IPO примерно через год будет меньше чем $6,5 млрд.

«Наши следующие рынки – Египет и Марокко»

– Если вернуться к «Ренессансу», какие результаты за 2011 г.?

– В конце марта все расскажем.

– Давайте тогда поговорим качественно. Что было самым важным в прошлом году?

– Та модель торговли акциями, которую мы строили, сейчас начала реально работать. Мы видим колоссальный рост доли рынка. Это абсолютно объективные цифры. Мы видим новое качество бизнеса, он становится прибыльным. Это один из аспектов, который мы претворили в жизнь в 2011 г. и которым очень довольны. Эта модель интегрирована в торговый бизнес во всех наших регионах в отличие от многих других банков. У нас действительно один trading desk, sales desk, sales trading desk. Естественно, есть люди в регионах, которые в первую очередь работают с местными клиентами. Первые полгода 2011 г. были очень хорошими. И сейчас первые два месяца тоже неплохие – результаты от этого бизнеса сравнимы с 2007–2008 гг.

– Значит, в 2011 г. вы в прибыли?

– Нет.

– А что оказалось самым прибыльным?

– Брокерский бизнес и консультационный.

– Летом вы говорили, что соотношение российского и иностранного бизнеса – 75% к 25%. Какой прогноз на 3–5 лет?

– Российский бизнес все равно будет основным. Через пять лет, возможно, доля российского бизнеса опустится где-то до 60%.

– Контрольный пакет не уйдет из России?

– Не уйдет.

– Какие-то новые рынки хотите освоить?

– Мы смотрим на Северную Африку, прежде всего Египет: это второй по размерам африканский рынок после ЮАР.

– Даже сейчас?

– По объемам точно. Да и по капитализации тоже.

– Там все очень быстро упадет, если продолжатся беспорядки...

– Зато вход на рынок сейчас на порядок дешевле, чем год-полтора назад. Естественно, если там будет гражданская война, то никакого брокерского бизнеса не будет, будет немного другой бизнес. Но мы хотим быть готовы и, в принципе, уже готовы войти на этот рынок. Конечно, мы хотим немного больше ясности с политической ситуацией. Но с точки зрения бизнес-логики следующие рынки – это Египет и Марокко. Сейчас мы находимся в ЮАР, Нигерии, Кении, Замбии и Гане. При этом Нигерия к 2016 г. точно будет самой крупной экономикой Африки, возможно, это произойдет несколько раньше. Это рынок с колоссальным потенциалом, большой внутренней ликвидностью, пенсионными деньгами. Он немного похож на российский рынок, не с институциональной точки зрения.

– А так называемый розничный инвестор может стать вашей аудиторией?

– Если брать бизнес электронной торговли, который мы сейчас достаточно активно развиваем, то речь здесь пойдет не о ритейле, а о более низком пороге входа. Чтобы полностью пойти в ритейл, нужна правильная дистрибуция. Нам в данный момент это будет достаточно тяжело сделать. К тому же довольно непросто совместить в одной компании две культуры – ритейла и институционального бизнеса. Такую задачу мы пока не ставим. Но мы создаем более низкий порог для DMA-бизнеса.

– Как на рынок повлияло решение о выкупе акций ВТБ у тех, кто участвовал в его народном IPO?

– Могу сказать, что рейтинг корпоративного управления России как страны не повысился. Инвесторы понимают, что люди действительно пострадали. Но мне кажется, это было достаточно давно забыто. И потом, если бы государство провело выкуп на свои деньги, это было бы понятно.

– Или менеджеры на свои...

– Да, или менеджеры на свои. Но когда это делается за счет корпорации, я не думаю, что инвесторы в Россию воспринимают этот факт как позитивный. Возможно, часть населения и отнесется к этому положительно, но вряд ли этой частью будут инвесторы на фондовом рынке, за исключением непосредственно тех, у кого будут выкуплены эти акции. Там люди приняли инвестиционное решение, и с рынками случилось то, что случилось. Но если мы хотим построить цивилизованный рынок, то инвестор должен отвечать за свои инвестиционные решения. В любом случае другие акционеры банка не должны отвечать. На мой взгляд, эту тему надо уже закрыть.

– «Ренессанс» не может стать публичным?

– Нет, таких планов нет. Посмотрите, где торгуются публичные инвестиционные банки глобально. Какой смысл при оценках 0,3, 0,6, 0,7 от book value становиться публичной компанией? Вообще, мы рассматриваем себя не только как инвестиционный банк, а как часть группы. Если посмотреть на прошлый год, по инвестиционному банку будет убыток. Если взять все остальные бизнесы, то это был чрезвычайно хороший год. Если посмотреть на 2011 год, создается впечатление, будто отдельно существует финансовый сектор и отдельно – реальная экономика. Мне кажется, такого большого разрыва между ними не было очень давно. Каждый день, наблюдая за тем, что происходит в банках, в финансовой сфере, можно подумать, что мир находится на грани коллапса. Но посмотрите на реальный сектор: корпорации прекрасно себя чувствуют, у них есть кэш, они платят дивиденды. Это словно два параллельных мира. Давайте посмотрим на другие наши бизнесы: у «Ренессанс кредита» был очень хороший год – около $90 млн чистой прибыли. В Африке бизнес показывает очень хорошие результаты, как и лесной бизнес на Дальнем Востоке. Выросла прибыльность украинского аграрного бизнеса группы. В принципе, 2011 год был неплохим, но инвестиционно-банковский бизнес, конечно, пострадал.

– Нет желания закрыть его и пойти заниматься тем, что деньги приносит?

– Нет. Начнем с того, что этот бизнес цикличен и каждый цикл рано или поздно заканчивается. Я считаю, что наши основные преимущества – это люди и уникальная географическая и продуктовая платформа. Мне кажется, мы все делаем правильно с учетом роли развивающихся рынков и того, куда вообще движется мир. Надо лишь периодически подбрасывать дров в эту машину. Нужны чуть более спокойные рынки, и мы их получим с большой вероятностью в ближайшие два года. Я не говорю сейчас про какие-то катаклизмы, но в случае нормального рынка (возьмем первые 1,5 месяца этого года) мы видим бизнес везде – торговый, консультационный. Начался бизнес по размещениям – с начала года мы уже закрыли четыре сделки. В условиях, когда у клиента горизонт планирования не 2–3 года хотя бы, а три месяца, инвестбанку тяжело. Эта ситуация может сейчас с большой вероятностью измениться. Поэтому если и выходить из этого бизнеса, то не сейчас. Если спросить, какие проблемы у нас есть в инвестбизнесе, я бы отметил одну проблему – стоимость капитала. Если говорить про рынок, связанный с финансированием, про рынок fixed income в целом, там мы, конечно, менее конкурентоспособны. Мы это прекрасно понимаем и думаем, как решить эту проблему. Нужен партнер. Хорошим примером здесь служит наше партнерство с RBS до кризиса. Это было что-то вроде совместного предприятия, когда мы искали клиента и структурировали сделку, а они давали финансирование или просто свой кредитный рейтинг. Какую-то подобную структуру мы и хотим создать: найти партнера в fixed income бизнесе – это будет или российский партнер с большим балансом, или, с большей вероятностью, не российский партнер.

– Список должен быть достаточно ограниченный?

– Не такой уж он и маленький на самом деле. Есть 2–3 российские структуры, пара европейских имен, а также китайские, австралийские, канадские банки.

– Есть шанс найти в этом году?

– Шанс есть. Это приоритет.

– Им это надо?

– Это бизнес, который может приносить сотни миллионов долларов. В России большой корпоративный рынок, большая нужда в капитале.

«Куда уж ему с подводной лодки...Разве что в премьер-министры Новой Зеландии»

– Раз уж мы заговорили о приоритетах: какие направления вы считаете наиболее перспективными для развития в инвестбанке на ближайшие 3–5 лет?

– Много направлений. Если смотреть на тренды в целом, электронный торговый бизнес будет расти. Для инвестбанков, я думаю, с одной стороны, уменьшится конкуренция в России, а с другой – вырастут требования к профессионализму. В консультационном секторе я не вижу принципиальных изменений. Деривативный бизнес будет больше регулироваться. Маржи, возможно, еще снизятся. В целом бизнес просто становится более глобальным, и невозможно больше рассматривать его в рамках одной страны. Не знаю, что будет через пять лет, но вполне возможно, что если дела будут развиваться неплохо, то наш бизнес может стать глобальным на развивающихся рынках. Пока у нас нет никаких амбиций в отношении Латинской Америки или континентального Китая, Индонезии, хотя мы и смотрим в этом направлении. Индонезия – стабильная страна с относительно низкой капитализацией, ВВП около $1 трлн, с колоссальными темпами роста. Почему бы и не посмотреть? Единственная причина – ты не можешь разорваться.

– Вы говорили, как все непросто в Европе. Тем не менее бизнес по управлению активами купил там несколько фондов. Удачные объекты попались или это стратегия роста бизнеса?

– Удачные объекты. Это фонды, инвестирующие в развивающиеся рынки, в первую очередь в Россию. Нас на самом деле очень интересует тема российской пенсионной реформы. Думаю, что сейчас мы будем предпринимать гораздо больше усилий на российском рынке, и в первую очередь эти усилия будут связаны с получением пенсионных денег и их управлением. А фонды – это действительно хорошая возможность увеличить активы. Сейчас у «Ренессанс управление активами» под управлением порядка $2,8 млрд – не такая уж и маленькая сумма для нашего рынка. Я думаю, что есть шанс серьезно нарастить этот бизнес за счет не только иностранных денег, но и российских.

– А есть целевые показатели по привлечению средств?

– Нет. Но мы знаем, что если мы отлично выполним работу для клиентов, это будет способствовать существенному притоку средств в наши фонды, что, в общем, характерно для любой управляющей компании. Ведущие менеджеры РАМа за свою карьеру управляли многомиллиардными фондами, которые достигли такого объема благодаря их отличной работе.

– Бонусы будут?

– Уже объявили.

– Какой объем пула?

– Не раскрываем.

– Число партнеров сильно увеличилось?

– На два. Партнеров или акционеров? У нас есть акционеры, их больше 100 человек, и есть партнеры, которых сейчас 8 человек.

– Может быть, это субъективные ощущения, но в офисе «Ренессанса» стало очень много иностранцев. Почему?

– Могу сказать точно: мы нанимаем людей по профессиональному признаку, а не по национальному. Бизнес становится более глобальным, и процент иностранцев среди топ-менеджеров, возможно, сейчас несколько больше, чем пять лет назад. Мне кажется, правильнее обратить внимание на то, что появилась возможность привлекать людей, которых до этого было очень тяжело получить. Учитывая условия, в которые поставлены западные банки, а также на порядок более привлекательный налоговый режим в России для профессионалов, Россия выглядит предпочтительным местом для высококвалифицированной рабочей силы.

– В последнее время, когда где-то возникает потребность в сильном инвестбанкире, сразу появляются слухи, что переговоры ведутся с вами. Дым без огня бывает?

– Жизнь в работе проходит через фазы. Когда-то все хорошо, когда-то ты начинаешь думать – может что-то сменить? Считается, что если ты семь или восемь лет провел в браке и все нормально, только тогда дальше все пойдет неплохо. Есть какой-то критический срок. В отношениях [c Ренессансом] я был как раз в такой ситуации. Я планировал заняться чем-то совершенно другим. Но я посмотрел вокруг и понял, что нигде не буду себя чувствовать настолько на месте и не будет таких комфортных отношений, как со Стивеном. Мы отличаемся от очень многих тем, что всегда старались прыгать выше головы и делать вещи, которые другие люди делать не умеют или не хотят – новые рынки, сложные транзакции…

– А Стивен на сторону не посматривает?

– Ну куда уж с подводной лодки... Разве что премьер-министром Новой Зеландии. Я думаю, других вариантов и не существует.

– А стратегически какая у вас общая цель? Вы же разделяете его цели?

– Как я уже сказал, мы действительно делаем уникальные вещи. Концепция экспансии российского банка, построения международной организации с корнями и основным бизнесом в России беспрецедентна. Я считаю, что многое у нас уже получилось. Если нам удастся довести все задуманное до конца, то мы создадим нечто уникальное, чего до нас никто не делал. Тем более не надо забывать, что этот бизнес независимый, без какого-либо государственного финансирования. Это действительно интересно. Возьмем, к примеру, наши африканские проекты: нами разработана единственная в своем роде концепция построения города на 62 000 человек в предместьях Найроби в Кении. Демография и темпы роста доходов для подобного проекта идеальны. Сейчас в Кении мы наблюдаем значительный рост среднего класса и высокие темпы урбанизации при фактическом отсутствии жилья для среднего класса. Там большое количество достаточно успешного молодого населения, которое хочет жить нормально, и реализацией проекта Tatu City мы помогаем им в этом. Мы не просто купили землю и держим ее, это другая история. У нас там, естественно, есть люди, которые занимаются проектом вплотную, так как подобные вещи невозможно делать дистанционно, из России.

– По поводу продажи розничного банка Михаилу Прохорову... Вы говорили, что бизнес был такой «хорошей коровой». А тут отдаете.

– Хочу пояснить один момент: мы продали только чуть меньше трети розничного бизнеса, а не весь банк. Мы пока не готовы к публичной сделке по банку. Во-первых, мы всегда хотели иметь в этом бизнесе сильного российского партнера. Этот бизнес быстро растет, в прошлом году прибыль составила более $90 млн, мы видим возможности для хорошего роста в дальнейшем. Партнер в первую очередь нужен для фондирования. Во-вторых, почему нет, если нормальная цена? В-третьих, для нас это оказалось простым способом убрать связанные кредиты. Три задачи были выполнены одновременно за счет этой сделки. Плюс «Онэксиму» тоже был интересен этот бизнес. Они внимательно присматривались к нему, и если бы не было интереса с этой стороны, то сделка бы не состоялась.

– Там еще могут быть дальнейшие подвижки? Есть еще связанные кредиты?

– Они полностью убраны, их нет вообще.

– Вы говорили, что начали серфингом заниматься. Как успехи? Три года прошло.

– Закончил. Год позанимался. На доску встать могу. Нужно, видимо, найти несколько недель, поехать куда-то далеко. Считайте, что это пока в планах.

– Когда волна закручивается, тоже, как и график сделок, pipe называется.

– Мне, похоже, и здесь пайпа хватает. (Смеется.)

– Книги читать время остается?

– Читаю. В последнее время открыл для себя Марио Варгаса Льосу – «Разговор в соборе» и «Праздник козла». Описанные события так похожи на то, что у нас происходит, просто невероятно! Хотя в одном случае речь идет о Доминиканской Республике, а в другом – о Перу 40–50-х гг. Ситуации и с олигархией, и с силовиками схожи до смешного... Это хорошая литература, если не читали – очень советую.

– Книги просто под настроение или кто-то посоветовал?

– Стивен посоветовал мне «Праздник козла». Это, кстати, случайно выяснилось, одна из любимых книг [владельца «Альфа-груп» Михаила] Фридмана, он про нее даже статью написал. Мы разговорились со Стивеном про Марио Льосу, а дальше я уже сам стал читать. О второй книге, «Разговор в соборе», я им сам уже рассказал. Честно говоря, мне она больше понравилась. Когда читаешь, возникает такое ощущение, что, если изменить немножко какие-то имена, названия городов, все будет в точности как у нас. Все заканчивается одновременно и хорошо, и плохо.