Опера «Вишневый сад» в Париже: потерянный Чехов
В Opеra Garnier состоялась премьера оперы Филиппа Фенелона «Вишневый сад». По мнению французской критики, русские исполнители лучшее, что есть в этой опере
Нет, поверьте, я вовсе не против опуса Фенелона на либретто Алексея Парина. Парин – эрудит, он попытался выстроить действие по законам жанра. Фенелон, один из самых успешных композиторов, работающих сегодня в опере, написал музыку современную, контрастную. И назови они свою фантазию, отдаленно перекликающуюся с пьесой Чехова, как угодно – хоть «Утраченным садом», – все прошло бы довольно удачно.
У французов к «Вишневому саду» отношение совершенно особое. Все сходятся в том, что это абсолютный шедевр, выстроенный с таким совершенством, что больше похож на поэму или музыкальную партитуру. Потому больше других упреков досталось либреттисту, спрямившему полифонию Чехова: действие всей двухактной оперы заключено в сцене бала из третьего действия, после продажи имения, в которую наплывами вкрапливаются исповеди и воспоминания главных действующих лиц. Понятно, что в такой структуре изначально перечеркивается мотив неопределенности.
Все персонажи чеховской пьесы в либретто укладываются в один характер. Гаев – исключительно комический плейбой Леня, которому дописали бесконечные вспоминания о былых балах и утехах. Раневская – патетическая примадонна по имени Люба, живущая лишь страстью к оставленному парижскому возлюбленному: «Выйду к морю, брошу перстень в воду и косою черной удавлюсь» – текст, кстати, прибавили бунинский, но ничего более противоположного стилю Чехова, чуждого любому пафосу, и придумать было невозможно, хотя греческая сопрано Елена Келесиди, по общему признанию, пела замечательно. В других же партиях хороши российские певцы Анна Крайникова, Александра Кадурина и Марат Гали.
Невнятной вышла театральная концепция знаменитого режиссера Жоржа Лаводана. Его же «Вишневый сад», поставленный восемь лет назад в Одеоне, остался в памяти как одно из главных чеховских событий десятилетия – сада в том спектакле не было, только ослепительно белый цвет и абстрактное пустое пространство рифмовались с поэзией Чехова. Теперь тот же сценограф Жан-Пьер Вержье придумал обрамить сцену бала массивными, мощными стволами деревьев.
В этих давящих декорациях, которые французские критики язвительно назвали «садом в окрестностях Чернобыля», музыке явно не хватает свободного дыхания. Действие оперы строго привязано к определенному времени и месту: каждая сцена заключается хором девушек в сарафанах и кокошниках, названных композитором «душой дома» (парафраз хора крестьянок, собирающих ягоды, из «Онегина»), которые душевно поют песни на стихи поэтов Серебряного века и русские песни, написанные Фенелоном на манер народных.
«Там, в саду, ходят все, кого мы любим» – этот намек либреттиста режиссер развил до бесконечности. Здесь являются не только родители барыни и отец Лопахина, но также классическая балерина в пачке. И еще гурьбой перемещаются офицеры в старинных мундирах, красиво припорошенных серебристой пылью в тон декорации. В противоположность партитуре на сцене царствует несколько приземленный реализм, который преодолевается только в онирических видениях ожившего сына Раневской Гриши, напоминающего отрока с картины Нестерова, да в буффонных выпадах трансвестита Шарлотты – баса Миши Шеломянского.
В общем, вещица вышла в меру шаловливая, в меру драматичная.