Шломо Янай: "Дешевыми лекарства не будут никогда"

Шломо Янаю 59 лет из которых 32 года он служил в Армии обороны Израиля, получив звание генерал-майора. Израильскую компанию Teva Янай возглавил 1 марта 2007 г., а спустя пять лет объявил о решении уйти в отставку. За то время, что Янай возглавлял Teva, ее выручка увеличилась более чем вдвое. В 2010 г. Teva договорилась о покупке за 3,6 млрд евро компании Ratiopharm – второго в Германии производителя дженериков (аналогов оригинальных препаратов), а в 2011 г. – о приобретении за $934 млн 100% акций Taiyo Pharmaceutical Industry, третьего производителя дженериков в Японии. Сейчас Teva – крупнейший в мире производитель дженериков, выпускающий 1300 препаратов. 9 мая Янай покинет свой пост, «чтобы перейти на новый этап в своей карьере». В интервью «Ведомостям» он рассказал об особенностях и перспективах фармацевтического бизнеса.

– Какое событие в вашей жизни оказало на вас наиболее сильное влияние?

– Война 1973 г. – самое главное событие. На этой войне я получил ранение, но после восстановления принял решение: сделать все возможное, чтобы помочь израильским вооруженным силам вернуться в боевую форму. Поэтому я вернулся в армию и еще 30 лет в ней отслужил.

– В последнее время на Ближнем Востоке произошло много важных событий... Как вы думаете, мир возможен?

– Расскажу вам историю. Однажды бог собрал на интервью первых лиц государств Ближнего Востока. Первое интервью – с тогдашним президентом Египта Мубараком. В конце бог спрашивает: «Какое твое желание?» Мубарак попросил его решить в Египте проблему с фундаменталистами и исламистами, но получил ответ: не при твоей жизни. Мубарак заплакал и вышел, рассказал, что произошло, сидящим в лобби. Следующим к богу попал президент Ливана, у которого бог также спросил его желание и услышал в ответ: «В Ливане живут христиане, мусульмане, друзы – можно ли мира?» Бог ответил: не при твоей жизни. Президент Ливана заплакал. Такая история повторялась со всеми входящими на интервью к богу. Последним вошел премьер-министр Израиля. Когда бог спросил о его желании, он ответил: «Хочу мир до моей смерти». И заплакал бог. Нам нельзя терять надежду на мир, даже если это трудно представить себе в сегодняшней ситуации. Но ведь никто не мог представить в 1974 г., что президент в то время наизлейшего врага Израиля – Египта вскоре приедет в Иерусалим и выступит перед парламентом Израиля со словами мира. Мы должны надеяться, верить и действовать, чтобы наступил мир. Это наш долг перед нашими детьми.

– В сентябре прошлого года Teva объявила о строительстве завода в России – с чем связано это решение?

– Четыре года назад, во время своего первого визита в Россию, мы изучили российскую программу «Фарма-2020» (стратегия развития фармацевтической промышленности до 2020 г. – «Ведомости»). Эта программа хорошо соотносится с нашими представлениями о том, как развивать бизнес. На первом этапе мы планируем строить здесь мощности, которые будут работать только на российский рынок. Позднее планируем расширить производство и поставлять лекарства, произведенные в Ярославле, на экспорт.

– После принятия стратегии «Фарма-2020» и заявлений российских властей о том, что наша страна будет постепенно снижать долю импорта, но поддерживать создание предприятий с иностранным участием, многие зарубежные компании заговорили о локализации производства. Не считаете такие заявления шантажом со стороны властей?

– Я понимаю, почему российская власть приняла решение развивать фармацевтическую отрасль. Фармацевтическая индустрия стратегически важна для любой страны, поскольку напрямую касается системы здравоохранения. Каждая крупная страна хочет быть самодостаточной и автономной в этом вопросе. Конечно, в современном мире полную автономию в поставках получить невозможно, поэтому государства используют научные разработки и продукцию других стран. Но главный вопрос – в сбалансированности этих двух элементов. Так что не вижу никаких конфликтов и противоречий. Мы строим свой бизнес в России так же, как в других странах. Другие страны так же выдвигают требования, чтобы компании развивали все этапы локального производства лекарств, включая научно-исследовательские разработки. В Европе к таким странам относятся, например, Чехия и Венгрия. Часто мы приобретаем компании и вместе с ними в некоторых случаях получаем инфраструктуру. Последнее крупное приобретение в Европе – покупка немецкой компании Ratiopharm.

– Вы говорите, что в Европе часто приобретаете компании, в России привлекательных для покупки производств не оказалось?

– Мы рассматривали несколько вариантов покупки существующих мощностей, но пришли к выводу, что лучше построить производство с нуля. Причина: мы хотим иметь возможность наращивать мощности без каких-либо ограничений.

– Одна из задач, которую ставят российские власти, – создание производства российских дженериков для тех препаратов, которые входят в списки стратегических и жизненно важных. Насколько, на ваш взгляд, это верный шаг?

– Основной принцип дженериков — удовлетворить спрос, который рождает система здравоохранения. Постоянно растущий спрос со стороны системы здравоохранения (в новых лекарствах, технологиях) требует увеличения затрат. А экономика здравоохранения всегда стремится к оптимизации. В какой-то степени дженерики — один из важнейших инструментов по сокращению затрат на покупку препаратов. Это позволяет направить освободившиеся ресурсы, например, на модернизацию больниц.

– Но компании, по сути, вкладывая деньги в создание дженериков, инвестируют в лекарства, которые будут уходить с рынка. Не лучше ли заниматься разработкой оригинальных препаратов?

– Жизненный цикл лекарств очень длительный – больше, чем мы можем представить. Аспирин уже 60–80 лет выполняет свою функцию!

Нужно учесть еще один момент. Разработка дженериков требует пары миллионов долларов, а прохождение всех процедур регистрации занимает два года. Разработка нового препарата – это $1 млрд и 10 лет. При ограниченном бюджете и задаче быстро поднять уровень медицинских услуг в России вначале надо хотя бы обеспечить достаточное количество качественных дженериков. Это позволит удовлетворить потребность в лекарствах, а затем – поддерживать разработку новых препаратов.

– В России покупатели не воспринимают дженерики как полноценную замену оригинальных препаратов. В других странах есть такая проблема?

– Зависит от страны. Начну с самого крупного в мире рынка – США, на который приходится 50% глобального фармацевтического рынка. Там дженерики рассматриваются как идентичный продукт и уровень их проникновения близок к 80%. В некоторых странах мира уровень проникновения дженериков – 20–30%. В России 50%. Государство и отрасль должны больше внимания уделять образованию врачей, давать больше информации о преимуществах дженериков. Еще один важный вопрос – вопрос качества. Если в стране приняты стандарты GMP, есть система контроля качества выходящих на рынок лекарств, то люди будут убеждены, что дженерики – то же самое, что и оригинальные препараты. С научной точки зрения так и есть: у них химически одинаковый состав, они биоэквивалентны (т. е. кривая концентрации активного вещества дженерика в крови должна полностью совпадать с кривой концентрации в крови активного вещества оригинального лекарства). Организм не может распознать бренд-нейм лекарства.

– Сейчас обсуждается возможность внедрения в России лекарственного страхования или системы возмещения. Что выгоднее компаниям – когда существует система страхования или когда потребители сами платят за лекарства?

– Для нас разницы нет. За лекарство все равно кто-то платит: государство, страховая компания или потребитель.

– Но, наверное, государство может сказать, что будет возмещать стоимость только самых дешевых лекарств.

– Если вы будете выбирать препараты только по цене, возможно, вы купите лекарство более низкого качества. Вначале государству нужно поднять качество, а потом играть ценами и оказывать давление. Пусть это не очень выгодно для бизнеса, но так происходит везде, во всех странах нашего присутствия.

– В одном из интервью вы говорили, что кризис – лучшее время для производителей дженериков, потому что потребители начинают экономить на лекарствах. Сейчас кризисные тенденции сохраняются или люди снова покупают более дорогие лекарства?

– Кризисные 2008–2009 годы показали важность дженериков как альтернативы оригинальным препаратам. У нас есть выражение: «Нужда – отец изобретательности». Если человек богат, он может себе позволить не считать деньги. Если есть ограничения – начинает искать варианты. В кризисные 2008–2009 годы пациенты это почувствовали, а сейчас начинают чувствовать правительства. Именно поэтому мы сейчас наблюдаем реформы здравоохранения, которые, в частности, продвигают дженерики. Очень яркий пример. Одна из самых развитых систем здравоохранения, страна с самой высокой продолжительностью жизни, – Япония. Пару лет назад японское правительство – что очень необычно для них – приняло закон: к 2013 г. проникновение дженериков должно увеличиться с 17 до 30%. Эту программу правительство инициировало, чтобы сократить расходы.

– По вашим словам, люди поняли альтернативу, которую дают дженерики, в 2008–2009 гг., а правительства – только сейчас. Почему так долго думают?

– Вопрос правительствам (смеется). Политические системы очень сложно анализировать, поэтому я воздержусь от этого.

– Некоторые участники рынка придерживаются мнения, что лекарства не должны быть дешевыми, иначе люди вообще перестанут ходить к врачу и будут заниматься самолечением.

– Совсем дешевыми лекарства никогда не будут. Даже дженерики. Их производители все равно должны вкладывать деньги в качество, новые технологии, которые постоянно дорожают. Инвестиции нужны и в образование врачей, функционирование больниц и поликлиник. В здравоохранении я не вижу товарно-денежных отношений. Это услуга. И ее невозможно оказать легко.

– Как через 32 года службы в израильской армии вы пришли в фармацевтический бизнес?

– Как мы говорим, начал вторую жизнь. После армии я хотел работать в любой отрасли промышленности. Вначале пять лет возглавлял агрохимическую компанию, затем меня пригласили в Teva.

– Teva вы также возглавляли пять лет. Чем особенно гордитесь, а что, возможно, сделали бы иначе?

– Оборот Teva пять лет назад составлял $8 млрд, в этом году мы ожидаем $22 млрд. За это время мы стали поистине глобальной компанией. Это то, чем я очень горжусь. Если говорить о том, что я сделал бы иначе... Есть много вещей, которые можно было сделать иначе. Но если бы я знал, что их можно сделать лучше, обязательно сделал бы. Это ваша задача: ищите, что не было сделано, и отмечайте (улыбается). Если серьезно, то управлять такой компанией, как Teva, очень сложно. И каждый менеджер задает себе тот же вопрос, который задали вы. Это часть его работы. Но проблема в том, что мы люди. И, как люди, не всегда видим, что что-то требует изменений. Поэтому в таких компаниях, как Teva, происходят изменения: наем новых менеджеров, смена команды. С ними приходят свежие взгляды, энергия. Так делал я, когда начинал работу, мой предшественник и мой преемник будут делать так же.

– Есть слух, что теперь вы уходите в большую политику.

– (Смеется.) Преимущество перемен в моем возрасте в том, что я могу не спешить, спокойно подумать и решить, каким будет следующий этап моей жизни. Пока решение еще не принято.