Герман Греф: Интервью - Герман Греф, глава Сбербанка

Герман Греф – о размещении акций Сбербанка с божьей помощью, о турецких успехах и о том, что написано у него на обороте визитки
С.Портер/ Ведомости

Непросто продавать Сбербанк, когда юристы не разрешают говорить практически ничего. И рассказать об этом и текущих проблемах банка также почти невозможно – продолжается сорокадневный период молчания, сокрушается президент банка Герман Греф. Он признает, что еще сам не до конца осознает, как и что удалось в этой сделке. Но называет ее одной из самых важных как для него лично, так и для Сбербанка и всей страны.

1991

юрисконсульт комитета экономического развития и имущества Петродворцового района Санкт-Петербурга

1997

вице-губернатор – председатель КУГИ Санкт-Петербурга

1998

первый заместитель министра государственного имущества

2000

министр экономического развития и торговли

2007

президент, председатель правления Сбербанка

Путинский настрой

«Задачу Владимира Путина «100 шагов» – подняться со 120-го до 20-го места – я оцениваю очень позитивно. И его настрой. Он начинает спрашивать с правительства: «Ребята, я не пошутил. Вперед! Давайте! Я буду с вас спрашивать». Это для кого-то болезненный и неприятный, но очень хороший знак. Понимаете, пришло то, за что так боролись большевики: чтобы был постоянный спрос. И он начал спрашивать. В чем-то жестковато, но сейчас кризис, что вы хотите? В бюджете следующего года нет отражения ситуации с Пенсионным фондом, как я понимаю. У него претензия была не к варианту решения. А то, что решения нет. Как можно планировать бюджет, если одна из ключевых дотационных статей не нашла своего отражения? Он хочет, чтобы было принято хоть какое-то решение».

Сбербанк

Крупнейший банк Центральной и Восточной Европы. Основной акционер – Центральный банк РФ (50% плюс 1 голосующая акция). Капитализация – 2,1 трлн руб. Финансовые показатели (МСФО, 1-е полугодие 2012 г.): активы – 12,4 трлн руб., собственный капитал – 1,4 трлн руб., чистая прибыль – 175,3 млрд руб.

Жизнь после SPO Сбербанка

«Да, некоторая опустошенность после закрытия сделки есть. Наверное, я даже сам немного недооценивал, насколько это важный рубеж, или экзамен. Вы сами знаете, что чувствуешь, когда с экзамена выходишь. И это чувство у всей команды. Но это был промежуточный этап, сейчас мы соберемся и будем работать дальше».

– Где вы сами встречались с инвесторами – в Москве или Лондоне?

– И здесь, и там. Любое предложение ценных бумаг такого рода – это оценка предыдущей работы, а не случайная покупка. Во всяком случае, 300 крупнейших мировых финансовых институтов, которые подали заявки, покупали нашу историю и надежду на то, что мы сможем обеспечить прирост стоимости их вложений в будущем. И это самое основное.

– Судя по результату, надежду инвесторам дать удалось.

– Думаю, что об этом лучше судить самим инвесторам. Но хочу заметить, что было три ключевых фактора. Во-первых, мы делаем все возможное, чтобы им было что оценивать. Во-вторых, сложились благоприятные рыночные условия. Нам очень сильно повезло – Господь Бог с нами. Я часто думаю, что Бог и России помогает, и нам помогает. Третье – само общение с инвесторами. Ты выходишь выступать перед людьми, перед самыми квалифицированными людьми в мире, которые понимают, что такое бизнес, что такое страна, что такое Сбербанк. Это очень серьезный экзамен, с учетом того что у тебя подписаны обязательства о раскрытии информации и ты не можешь не ответить ни на один вопрос. Эти люди понимают все твои сильные и слабые стороны. Про сильные не спрашивают, спрашивают только про слабые. И ты должен держать ответ: это серьезное щекотание нервов.

– И как развивались события?

– К сожалению, не могу раскрыть цифры, только скажу, что была значительная переподписка. Нельзя сказать, что в последнее время мы проводили много роуд-шоу, но постоянно проводили встречи с инвесторами, презентовали Сбербанк. Добавлю: мне не приходилось убеждать инвесторов в том, что нас надо купить. Приходилось отвечать на жесткие вопросы, которые у них остались от предыдущих встреч. Хотя получилось так, что нам все равно указали на недостаточность работы с инвесторами.

– В смысле? За полтора года мало встречались?

– Нам привели пример. Президент JPMorgan работает с инвесторами 3–4 раза в год и тратит на это 15 дней. Только на работу с инвесторами. Я трачу значительно меньше времени. И я спрашиваю инвесторов: «Выбирайте, вам какой CEO [глава компании] нужен? Который сидит у себя в стране и вкалывает для того, чтобы для инвесторов результаты были, или который летает и презентациями занимается?» Ответ был очень двусмысленный. (Смеется.) От очень крупного инвестора: «Вы знаете, нам важно, чтобы была гармония, нам надо и то, и другое». Так что, как видите, во время встреч с инвесторами не очень было много вариантов отказаться от разного рода тем.

Кстати, никто ничего не сказал – ни одного слова – в отношении российского инвестиционного климата. Все знают наши недостатки. Но найдите мне сегодня в мире идеальную страну для инвестиций. Везде есть свои проблемы.

– Крупные инвесторы в первый же день пришли с заявками или ждали цены?

– И так, и так. Мы даже часть встреч с инвесторами проводили после закрытия книги.

– Была с ними какая-то договоренность?

– Нет. У нас не было договоренностей ни с кем, все пришли на равных условиях.

– А появились ли новые инвесторы, может, известные физлица, которые могут войти в наблюдательный совет Сбербанка позже?

– У нас все инвесторы – очень известные имена, но частных лиц я там не видел.

– В России брокеры жаловались, что розничные инвесторы не успели войти за два дня, что слишком мало времени было для размышления.

– Да, было полтора дня. В России было даже больше, почти два дня. По-моему, это достаточный срок, чтобы войти. Конечно, если бы мы продавались неделю, все бы успели подать заявки, но это очень большая опасность. На таком рынке торговаться долго нельзя – все, что угодно, может произойти. У нас выбора особого не было.

– Заявки на Московской бирже полностью удовлетворили?

– У нас около 3% купили через Московскую биржу. Было исполнено заявок на сумму 4,6 млрд руб. Как мы и обещали, все заявки, соответствующие ценовым условиям (а их около 780), были удовлетворены в полном объеме.

– А консультации с российским правительством были по дате размещения? Ведь им еще приватизацию других активов надо проводить.

– Скажу честно. Пока мы не вышли, у других компаний было мало шансов. Все ждали нашу бумагу, и любой другой компании выходить на рынок было бы очень тяжело. Не говорю, что невозможно, но чрезвычайно тяжело. Мы это понимали и были в полной готовности, чтобы оперативно совершить сделку и открыть дорогу другим. Как только открылась «форточка» на рынке, мы в нее проскочили.

– Похоже, что вы единственные, кто проскочил.

– В общем, наверное, да. Но мы были готовы все сделать оперативно. Возвращаясь к вопросу: правительство, конечно, было в курсе того, что происходит. У нас были полностью скоординированные действия. И с президентом это обсуждалось.

– Он первый узнал о грядущей сделке?

– Мы ему сразу сообщили о подходе сделки, сразу сообщили, как только она завершилась. Но само время выхода – это было исключительно наше время, тут нужна была оперативность. И жесткая координация была только с Центробанком. Правда, мы сами ничего не получили от этого. Мы могли бы спокойно не размещаться до конца 2013 г., и это прописано в плане приватизации.

– Не обидно, что не разместились весной, когда акции были по 100 руб.?

– Обидно бывает, когда был шанс, а весной его не было. «Окошко» – это сочетание большого количества факторов, в том числе и технической готовности. Должна быть готовая аудированная отчетность по МСФО, а к тому моменту отчетности не было. Поэтому не жалею.

– Сразу после размещения акции немного упали. Ожидали этого?

– О том, упали акции или нет, надо говорить, когда они движутся относительно рынка. В среду весь рынок упал, но мы – меньше рынка. К тому же это был первый день торгов, было много сумятицы, непонятного. На этой неделе (24 сентября) у нас начнутся торги на Лондонской бирже, поэтому нужно время на адаптацию.

– Какие чаще всего вопросы задавали инвесторы вам?

– Особо неожиданных вопросов не было. Наверное, один из самых частых вопросов – это наша международная стратегия. Второе – наша опционная программа: на всех встречах задавались вопросы Алексею Улюкаеву, мне вопросы по расходам задавали, инвесторов это очень волнует – чтобы мы не пересекли планку в 50%. «Мы видим вашу историю, понимаем, какой у вас огромный объем инвестиций идет в реинновацию ваших офисов. Сможете ли вы их контролировать дальше?» – спрашивали они.

– И что вы отвечали?

– Безусловно, мы постараемся сделать все возможное, чтобы не пересечь планку выше 50%. А дальше нашей целью будет в течение пяти лет идти по пути снижения себестоимости наших услуг. В ближайшие два года у нас еще продолжится активная программа инвестирования. Но наши инвестиции нацелены на то, чтобы давать отдачу, снижать расходы.

– Вы наверняка уже рассказывали инвесторам о своей новой стратегии. На чем в ней будет фокус?

– Главное – это инновационный рост. До конца следующего года мы закончим реализацию всех элементов нашей предыдущей, пятилетней, стратегии, которую по всем нашим планам мы ожидаем выполнить примерно на 80–90%. Этот период был посвящен модернизации, догоняющему развитию – ведь мы имплементировали очень многие вещи из мировых практик и заимствовали опыт у наших зарубежных коллег. Сейчас мы вступаем в стадию инновационного роста. Мы радикально поменяли все наши технологии, под эту задачу создали достаточный инновационный и интеллектуальный задел. С 2014 г. мы готовы начинать новый качественный период.

Второе – сама модель бизнеса. Это не будет, как многие представляют, максимальное наращивание бизнеса, выход на зарубежные рынки и т. д. Нет. Мы будем очень консервативными в отношении нашей внешней стратегии, хотя она и остается приоритетной. Но я считаю, что пока мы движемся достаточно консервативно, несмотря на то что в этом году было много приобретений: три международные сделки и две достаточно крупные внутренние сделки. Год получился ударным. Но тем не менее мы всем инвесторам объясняли, что в ближайшие три года не планируем ничего покупать на внешних рынках. Будем заниматься выстраиванием нашей международной стратегии. Часть активов, которые мы купили, очень сложные, убыточные и требуют многих лет работы, чтобы вывести их из убыточной фазы в прибыльную и построить на их базе хорошую международную платформу. Это главное, для этого и покупали.

– И за сколько хотите ее построить?

– Как правило, на это уходит не меньше трех лет.

– Какая будет доля международного бизнеса через три года?

– Согласно стратегии развития банка до 2014 г. мы надеемся увеличить долю чистой прибыли, получаемой за пределами России, до 5–7%.

– В России уже все бизнесы приобрели или что-то еще осталось интересное?

– Наша модель строится на углублении взаимоотношений с клиентами и развитии кросс-продаж, именно в этом мы видим большой потенциал. Сейчас у нас есть весь набор известных рынку финансовых услуг.

– Говорят, у вас нет розничного брокера и вы присматриваетесь к этому бизнесу.

– Розничный брокер для чего? Для продажи наших услуг? Он нужен, если есть проблемы с сетью, а у нас их нет. У нас налаженная система продаж инвестиционных продуктов розничным инвесторам. И организация сделки по SPO это показала. Среди 39 брокеров, участвующих в биржевом размещении на ММВБ, один Сбербанк собрал 89% заявок. Мы сами можем продавать что угодно. Я не вижу сейчас никаких недостающих звеньев в нашем банковском бизнесе. Возможно, есть какие-то планы по инновациям, по инвестиционному бизнесу, но они не требуют больших вложений.

– Инвестиционный бизнес был убыточный в прошлом году. Сейчас как оцениваете?

– «Тройка» очень хорошо работает. Хотя прошлый год для «Тройки» был очень тяжелый, было много пессимизма извне. Но ей было очень тяжело и внутри, потому что оказалось, что маленькая «Тройка» устроила большой переполох внутри группы Сбербанка. Мы перестроили весь наш корпоративный бизнес внутри – все, что связано с казначейством, операциями на открытом рынке. Этот год первый, когда начинает работать команда КИБ – корпоративно-инвестиционный банк. Мы видим уже большую отдачу, хорошую прибыль по результатам восьми месяцев, и, если катаклизмов не будет, надеюсь, в следующем году они заработают еще больше.

– Динамика роста активов Сбербанка в этом году снижается. Что это – проблема роста крупного игрока?

– Мы не можем расти поперек рынка, это невозможно. В прошлом году он рос быстро, в этом году – в два раза медленнее. Сбербанк показывает достаточно устойчивую прибыль из месяца в месяц.

– Но темпы ее роста снижаются из месяца в месяц...

– В прошлом году был рост в 75%, мы не можем расти каждый год под 75% – это нереально. У нас очень хорошие цифры по возврату на капитал – около 25,3% на конец августа. Мы очень ясно артикулируем свою стратегию. На встречах я инвесторам говорил: «Можно там столько-то выжать, там – столько-то, но мы ориентированы на долгосрочный устойчивый рост. Мы не хотим рвануть и в один момент все показать. Наше кредо – не создавать завышенных ожиданий».

Меня мучали инвесторы вопросом: «Вы могли бы больше? У вас запас по резервам, могли бы их распустить и показать результат». В таких случаях я им давал свою визитку, на обратной стороне которой написано мое кредо – и мое личное, и нашей команды – «не казаться, а быть». И это самое главное. Мы не хотим казаться лучше, чем мы есть. Надо быть такими, какие мы есть, и это вызывает и долгосрочные интересы, и вложения. Наше SPO это показало. Если бы мы были нестабильны – распускали, рисовали, показывали бы результат в отдельный отрезок времени, – то да, инвесторы в моменте были бы счастливы. Но мы мыслим по-другому.

Один из инвесторов меня спросил: «Зачем вам Турция? Если мне нужна Турция, я куплю Garanti Bank, а я хочу покупать Россию и Сбербанк. Мне не нужно, чтобы вы выходили на другие рынки и концентрировали свое внимание там». Да, он прав, но мы разные организации. Я ему ответил: «Вы сегодня хотите покупать Россию, потому что у нее сейчас все хорошо. Если завтра ситуация будет хуже, вы просто выйдете из наших акций. А я-то не могу никуда выйти, Сбербанк будет всю жизнь работать здесь».

Мы хотим строить долгосрочную устойчивую стратегию, хотим, чтобы Сбербанк, даже если будут какие-нибудь макроэкономические потрясения в России, чувствовал себя спокойно за счет своей второй ноги – за рубежом. Это будет помогать и России, и нашим долгосрочным инвесторам. Понятно, что это производная от того, где ты сидишь и как ты видишь. Мы живем здесь – в Сбербанке, в России – и смотрим на десятилетия вперед.

– Вы говорили, что помимо самого Сбербанка продавали ожидания на банковский сектор. Как же вы их продали, если сектор плохо растет?

– Все в этом мире относительно, смотря с чем сравнивать. Если мерить к прошлому году, то в этом году портфели растут не такими темпами. Если говорить о сбалансированном росте, то все иначе. Рост на 15–20% по всему сектору – это очень хороший результат. И мы делаем прогноз на следующие пять лет, по которому 50%-ного роста не будет, но определенный тренд в среднем вполне может быть выдержан. К тому же проникновение услуг в России очень низкое. К примеру, у нас соотношение розничных кредитов к ВВП – всего 10,2%. В Турции – 17%, в Индии – порядка 20%, в Китае – за 20%, и я не говорю уже про развитые страны, где совсем другие цифры. Получается, что в России, с одной стороны, очень низкий показатель, а с другой – это говорит о большом потенциале рынка. Сейчас говорят о пузыре на рынке кредитования. Но нужно смотреть, какое проникновение этих услуг – оно низкое. Поэтому на пятилетнем горизонте у нас очень хороший потенциал.

Финансовый сектор – индикатор всей экономики. Ситуация в мире будет оказывать на нас сильное влияние. Но я бы сейчас был далек от катастрофических предсказаний. Да, промышленное производство замедляется, да, корпоративное кредитование меня волнует – оно начинает снижаться. К сожалению, мы вышли на положительные, высокие процентные ставки по экономике, и их тяжело переваривать. Но это все текущие проблемы, которые надо преодолевать. И если сравнивать экономическую ситуацию в российской экономике, то она значительно более симпатична, чем в развитых странах. В Европе у России, наверное, самый большой потенциал для роста.

– Но, к сожалению, при любом глобальном потрясении капитал первым бежит из России.

– Это правда, но есть одно «но». У нас, в России, есть достаточно капитала для того, чтобы мы могли сами развиваться. Поэтому надо улучшать инвестиционный климат и работать с нашими предпринимателями, последовательно воспитывая уважение к праву собственности и предпринимательской инициативе.

– Так почему мы в России постоянно говорим про инвестклимат, а ваших инвесторов, как вы сказали, наш инвестклимат не волнует?

– Нельзя сказать, что инвестклимат инвесторов не волнует. Это есть и будет ключевым фактором, сдерживающим инвестиции. Это осознается всеми. Но все познается в сравнении. У нас плохой инвестиционный климат, у кого-то хороший инвестиционный климат, но такие плохие макроэкономические условия, что перспектив там никаких нет, некуда инвестировать. А у нас – есть куда. В этом смысле у России уникальная позиция: если нам решить проблему инвестклимата, то мы будем одной из самых привлекательных стран мира на достаточно долгий период времени.

В этом смысле задачу Владимира Путина «100 шагов» – подняться со 120-го до 20-го места – я оцениваю очень позитивно. И его настрой. Он начинает спрашивать с правительства: «Ребята, я не пошутил. Вперед! Давайте! Я буду с вас спрашивать». Это для кого-то болезненный и неприятный, но очень хороший знак.

– На прошлой неделе президент Путин так и сказал министрам – не нравится ваш бюджет.

– Понимаете, пришло то, за что так боролись большевики: чтобы был постоянный спрос. И он начал спрашивать. В чем-то жестковато, но сейчас кризис, что вы хотите?

– Не понравилось президенту, что в бюджете не нашли решения проблемы с пенсионной реформой. Согласны?

– Абсолютно справедливо. В бюджете следующего года нет отражения ситуации с Пенсионным фондом, как я понимаю. У него претензия была не к варианту решения. А к тому, что решения нет. Как можно планировать бюджет, если одна из ключевых дотационных статей не нашла своего отражения? Он хочет, чтобы было принято хоть какое-то решение.

– А вы что бы предложили по пенсионной реформе?

– Я бы не рассматривал вариант отмены накопительной части пенсии. Не надо загонять проблему сбалансированности Пенсионного фонда исключительно в средства, получаемые от социального налога. Когда и так огромный трансферт идет из бюджета, нужно смотреть на эту проблему значительно шире. Это проблема несбалансированности федерального бюджета в целом. Поэтому, как только ты отходишь от этого несчастного социального налога и внутри него не вращаешься, появляется значительно большая линейка для выбора. Можно найти гораздо более рациональное решение. На мой взгляд, это очень важно.

– Как вам понравилась идея с мегарегулятором, которая сейчас опять возникла?

– Эта идея не нова. Мне кажется, что есть аргументы и за, и против. Сказать, что только передача функций решает все вопросы, я бы не взялся. Все будет зависеть от личности. Очевидно, что в ЦБ сейчас сосредоточены достаточно большие полномочия по регулированию банковского сектора, поэтому теоретически платформа ЦБ более оптимальна для выстраивания системы управления рисками. Защита прав инвесторов – другая функция, не уверен, что ее надо передавать в ЦБ.

К примеру, пенсионные фонды. Надзор за ними надо резко улучшать. Ведь чем отличается риск-менеджмент в банке и в пенсионном фонде? Те же самые инвестиции, та же самая долгосрочная устойчивость и т. д. Очевидно, что нужно детальное жесткое регулирование. У кого есть такой опыт, такие специалисты и технологии? – в ЦБ. В этом смысле есть надежда, что это пойдет на пользу. Но как это на самом деле будет, посмотрим.

– «ВТБ капитал» на прошлой неделе объявил, что пригласил в качестве консультанта инвестора Джима Роджерса, который будет помогать привлечению прямых инвестиций в российский агросектор. Может, вы тоже хотите какого-нибудь звездного консультанта пригласить? Сорос, может, свободен?

– Сорос? По аграрным инвестициям? (Смеется.) Нет, не приходила такая идея. Самое главное, когда приглашаешь знакового консультанта, надо понимать, где тебе нужна консультация, а где нет. Мы и так крупнейший банк в аграрном секторе.

– А по другим секторам – консультируетесь с кем-нибудь?

– Конечно, мы постоянно общаемся с лучшими в мире специалистами по разным направлениям нашего бизнеса. У нас большие перспективы по работе с инфраструктурой, мы обобщаем опыт, который есть за рубежом, потому что я думаю, это будущее нашей страны. В частности, на прошлой неделе у меня был президент банка ICBC – это крупнейший банк Китая и, кстати, крупнейший в мире. У них огромный опыт финансирования инфраструктуры. И если мы наладим на длительный период наше сотрудничество, то надеюсь, что мы будем его использовать. Если же говорить о сельском хозяйстве, то думаю, опыт Denizbank нам поможет. В Турции он занимает ключевые позиции по финансированию агросектора, у него есть уникальная линейка продуктов. Это очень интересный опыт, который мы хотим перенять для работы в России. У них есть чему поучиться.

– Кстати, когда закончите сделку с Denizbank?

– Надеюсь, в этом году.

– То есть мы по итогам отчетности за IV квартал уже увидим его?

– Может быть. Это зависит от того, как по времени мы завершим сделку. В ближайшее время вы это увидите.

– То есть даже в отчетности III квартала может появиться Denizbank, на это намекаете?

– Пока без комментариев.

– У Росимущества появилась идея, чтобы ЦБ сокращал долю в Сбербанке без изменения закона «О Центральном банке», а постановлением правительства. Как вы считаете, вероятность реализации этой идеи большая?

– Надо обсуждать. Это вполне возможно – передать полномочия в данном вопросе президенту или правительству. Почему бы и нет? Дальнейшая приватизация акций Сбербанка должна быть с обязательным обсуждением Госдумы и т. д., но продажа акций – это не та функция, которая присуща законодательной власти.

– Недавно ЦБ повысил ставку рефинансирования, хотя не все этого ожидали в сентябре. Это сильно повлияет на сектор?

– Да, эта ситуация уже спровоцировала рост ставок, и в октябре мы также увидим продолжение этого роста. Я считаю, что сейчас будет сложный период, особенно для корпоративного сектора, который и так чувствует себя не замечательно. Посмотрите, у нас металлурги чувствуют себя не лучшим образом – цены на металлы низкие, плюс курс рубля укрепился, что еще раз бьет по экспортерам. А еще положительные ставки. Сейчас положительные ставки – около 5–7%, это очень много. И банкам нечего будет делать, кроме как поднимать их дальше. Если сейчас ставки привлечения 10% – у нас, то какие могут быть ставки размещения?

– Долго тренд по росту ставок продлится?

– Как таковая ставка рефинансирования, поднятая на 0,25%, не имеет критического влияния. В данном случае большее влияние имеет состояние на рынке ликвидности, это ключевая тема. Но ЦБ поднял ставки по всей линейке на 0,25 п. п. К ставке 8% добавка четверти процента – это не очень существенно, но по коротким инструментам (по которым - более 5%) ставка тоже поднята на четверть. И это уже ощущается. Для операций овернайт или недельных операций повышение на 0,25 п. п существенно.

Но сейчас главный вопрос – это объем предоставления ликвидности. Надо задействовать все инструменты ЦБ для этого, ну и важна синхронизация с Минфином, который очень сильный объем ликвидности изымает.

– А про ваши личные планы инвесторы спрашивали? Сами знаете, куда вас только, по слухам, не назначают.

– Да, этот вопрос мне тоже постоянно задавали. Даже про мои планы через три года, когда у меня закончится контракт со Сбербанком. Меня никуда не назначают, все это слухи. Сам я не собираюсь никуда уходить, хочу отработать весь положенный срок. Что будет дальше, не знаю.

– То есть вам понравилось работать в банковском секторе – после министерства?

– Это интересная работа, но все хорошо в меру. Государственная работа, которая у меня была, чрезвычайно тяжелая. Мы привыкли критиковать правительство, и, наверное, это необходимый элемент в жизни чиновников. Но надо понимать, насколько у них тяжкий труд, там очень мало позитивных эмоций. Ты всегда в положении критикуемого, отвечающего на колкости. Очень редко, когда тебе скажут спасибо. Особенно если ты хорошо работаешь. Это чрезвычайно тяжелая работа, и я своим бывшим коллегам в правительстве не завидую и нисколько не завидую президенту, премьеру. А все почему-то туда стремятся. Но какая это головная боль, какое это самопожертвование, мало кто понимает. Я сам люблю критиковать и себя, и окружающую действительность. Но то, в какой форме у нас в России критикуют, мне, честно говоря, не очень симпатично. Мне кажется, что нам всем надо иметь больше уважения друг к другу.

То, что называется взаимное доверие и взаимное уважение, – надо к этому стремиться. И это подразумевает в первую очередь ответственность за свою деятельность. Я должен отвечать за свою работу. Если вы мой клиент, вы должны меня критиковать. И меня есть за что критиковать, и я должен слышать вас. Если же я вас не слышу, вы от меня уйдете. Поэтому я делаю все, чтобы вас услышать и вы остались со мной. Если вы со мной, тогда со мной инвесторы. Если вы уходите, то это очень дурной знак, дальше инвесторы отвернутся. Нам нельзя никогда забывать, кто главный, – у нас это клиент.

Мне кажется, что наша беда в том, что мы иногда забываем про себя. Мы все время видим своего соседа. Знаете, у нас в стране мы пересидели в периоде земледелия, когда любое возвышение соседа было угрозой для тебя. Рост производительности труда был ограниченным, и можно было только экстенсивно расширяться: если сосед богатеет, то это угроза, что он выкупит твой участок. Поэтому нужно было делать все, чтобы все были в одинаковых условиях – бедненько, но одинаково. Тогда нет угроз твоей собственности. У нас, мне кажется, во многом это правда. Если мы все будем стремиться делать больше друг другу добра, отдавать больше, чем брать, это разрядило бы ситуацию. Потому что, отдавая, мы берем, мы делаем подарок себе. Это подозрительность какая-то, всемирные заговоры, чего только не напридумывают.

– Может, людям скучно, поэтому придумывают?

– Если скучно, тогда надо работать.